дамский роман, остальное забыто. Уже просматриваются пределы возможностей реализма.
На смену исчерпанному методу творческое сознание создаёт новый. Добрых полтора века назад из традиций мифа и потребностей обучения сложилась фантастика — мысленное создание заведомо невозможных в данный момент обстоятельств с последующим исследованием поведения людей в таких обстоятельствах.
В фантастике выделены две технологии создания невозможных обстоятельств. Они названы английскими терминами fantasy (фантазия) — где нужный эффект создаётся обращением к неким сверхъестественным силам — и science fiction (научная фантазия) — создание предлагаемых обстоятельств средствами развитой науки и техники.
Но так ли важно, творится невозможное силой заковыристых слов на неведомом языке или столь же непонятных формул на языке математики, изученном ещё в детстве и с тех пор прочно забытом?
Даже самый могущественный маг редко действует в одиночку. Куда чаще главный чудотворец окружён подручными, исполняющими рутинную работу и — ради художественного контраста — оттеняющими своей неуклюжестью искусство героя. Порою основное содержание — развитие и совершенствование подручных: читать о внутренних изменениях зачастую увлекательнее, нежели о внешних событиях, ибо почти каждый читатель располагает немалым опытом собственных изменений, а потому может соотнести прочитанное с пережитым.
Обучение чародейству вылилось в отдельный жанр, сходный с романами воспитания, популярными в рамках большинства художественных методов. Созданная фантазией Джоан Питёр-Джэймсовны Роулинг школа Хогвартс — лишь одно из множества магических училищ. Чем они отличаются от школ и вузов, описанных поколениями реалистов? И заметна ли читателю разница между магом во главе обширного клана и академиком во главе большого исследовательского института?
Многие фэнтэзи отличаются от сайнс фикшн только внешним антуражем. Внутреннее же самоощущение мага, вникающего в тончайшие взаимоотношения призываемых им сверхъестественных сил, дабы из их противодействия извлечь нужный эффект, по описанию таково же, как у физика, выстраивающего очередную версию единой теории поля и на её основании разрабатывающего технологии преобразования материи.
Так что же, неужели между главными разновидностями фантастического метода различие только стилистическое?
Нет. Личностное.
Ключевой элемент фэнтэзи — личный магический дар. Человеку, не наделённому врождёнными способностями к чудотворчеству, не принесут пользы никакие тренировки, примеры других магов, древние фолианты... Та же Роулинг строит значительную часть интриги своего семитомника вокруг взаимоотношений волшебников с магглами — обычными людьми, начисто лишёнными способности колдовать. Причём чаще всего — в том числе и у Роулинг — эта способность наследственная. Она лишь в порядке редчайшего чуда может появиться у человека, не состоящего в родстве с признанными кудесниками (и то всегда остаётся возможность сослаться на давние внебрачные связи).
Наука же опирается не на чьи-то личные возможности, а на коллективный взаимосвязанный труд. Гений может определить направление прорыва (иной раз на десятилетия вперёд), но только на почве, подготовленной всем научным сообществом. Оно же и пойдёт в этот прорыв.
В этом сообществе далеко не все равно талантливы. Рутинную же работу — вроде расчётов по готовым формулам — и подавно могут исполнять люди, не отличающиеся ничем, кроме усидчивости.
Даже гениальность в науке, похоже, поддаётся воспитанию. Судя по деятельности Загорского интерната для слепоглухих (и её подробному исследованию выдающимся философом Эвальдом Васильевичем Ильенковым), врождённых интеллектуальных способностей у человека нет. Даже основная масса рефлексов, традиционно считающихся врождёнными, воспитывается — просто в столь раннем детстве и такими простыми средствами, что из этого этапа нашей жизни мы ничего не помним. Если же изучить творческий путь любого учёного, не обнаружится ничего сверхъестественного. Разве что любознательность да трудолюбие — но уж эти-то качества несомненно можно натренировать. И с посторонней помощью, и по собственной воле.
Вершины науки — в отличие от любых, даже наи- низших, ступеней магии — доступны любому. Её достижения рано или поздно становятся всеобщим достоянием. Не говоря уж о том, что на протяжении многих веков явлениям, кажущимся сверхъестественными, рано или поздно находилось естественное объяснение — и не видно причин, способных оборвать эту традицию.
Реальный мир — мир науки, а не магии. Мир science fiction, а не fantasy.
Фантастика — творческий метод
Познать реальность можно взглядом через нереальное
Несколько слов о творческом методе фантастики. Этот монолог я начал готовить, когда мне попался на глаза рекламный буклет американского истребителя Ф-22 «Раптор», то есть «Хищник». Многое в его описании ещё недавно казалось фантастикой. Впрочем, он и сейчас в изрядной степени — фантастика. Он ещё дорабатывается. Достигнутые технические характеристики, мягко говоря, далеки от заявленных. Но всё же он в какой-то мере уже реален.
Сходным образом воплотились в жизнь многие рассказы фантастов прошлого. Скажем, список осуществлённых идей Жюля Верна занимает десятки страниц. Это даёт многим основания полагать, что и из нынешней фантастики многое рано или поздно сбудется.
Но фантасты прогнозируют веерным залпом. Их много, говорят они о разном. Кто-то куда-то да попадёт.
Поэтому я читаю фантастику вовсе не в поисках удачных прогнозов. А ради познания мира и общества в целом.
У нас принято говорить, что фантастика — специальный жанр в литературе и в производном от неё кинематографе. В производном — поскольку львиная доля фантастических фильмов так или иначе опирается на фантастические же книги, и многие писатели-фантасты подрабатывают сценаристами.
Жанр — понятие сравнительно узкое. Каждый конкретный жанр кому-то нравится, кого-то не интересует. Дамскими романами многие зачитываются — а я читаю только те из них, что по нынешней моде объединены с детективами.
Я же полагаю, что фантастика — творческий метод. Например, в советское время высшим считался творческий метод реализм: автор старается как можно точнее отразить явления, наблюдаемые им в жизни. Конечно, из всего наблюдаемого он выбирает то, что отражает интересующую его концепцию — но иллюстрирует её по возможности реальными, а не вымышленными примерами.
Творческий метод романтизм в начале XIX века был ведущим во всём европокультурном мире. Он не просто выбирает явления, а преувеличивает их — показывает в особо возвышенной или, наоборот, отталкивающей форме. Пожалуй, последний великий романтик — Чарлз Диккенс. Его принято относить по ведомству реализма — но такие типы, как Феджин или Урия Хип, в природе в свободном состоянии не выживают. Нынче романтизм почти забыт — остались только порождённые им жанры вроде помянутых мною дамских романов и детективов, где герои и страсти преувеличены.
До романтизма был популярен творческий метод классицизм. Для новых явлений искусственно выстраивалась рамка из форм, опробованных ещё в глубокой древности. Привычные читателю формы не отвлекали от исследуемого содержания, зато давали ориентир для сравнения.
Творческий метод фантастики — искусственное конструирование обстоятельств, позволяющих автору ярче выразить ключевые черты интересующих его явлений. В наших быстро меняющихся обстоятельствах фантастика, на мой взгляд, куда эффективнее реализма постигает реальность. Потому что позволяет сосредоточиться на ключевых чертах явления, выделить их и таким образом облегчить их анализ.
Примерно таким же образом эксперимент в контролируемых условиях значительно облегчает анализ явления по сравнению с его наблюдением в природе. Скажем, разряд молнии в природе наблюдали с незапамятных времён, но сущность его поняли, только когда смогли воспроизвести разряд — пусть слабенький — в лабораторных условиях. А шаровую молнию пока не удалось воспроизвести лабораторно во всех значимых подробностях — и мы до сих пор ничего не знаем о её внутренней сущности.
Фантастика — нечто вроде лаборатории, позволяющей контролируемо изучать нужное явление. Но само
