Ирпаше, Ани собирала их с первоклашкамн, составляла букеты. А второклассники делали человечков из желудей — целые бытовые сценки… Здесь школа была общеобразовательная, не художественная, даже не с художественным уклоном, ей удалось найти работу только в обычной школе — просто преподавать рисование.
Ани вздохнула: в конце концов это тоже не так уж плохо — дети любят рисовать. Важнее казалось скрыть это от Жиля. Была у него такая склонность — к трагедии. А тогда уж человеку не объяснишь ничего… В общем, это был тот случай, когда Ани предпочитала врать. Она придумала роскошный вариант: художественный колледж, чуть ли не академия. Но это оказалось не нужно — Жиль ни о чем не спросил… В Ирпаше лицо Жиля всегда было повернуто к ней, она так его и помнила: обращенное к ней лицо. Здесь, в Этериу, он все время был как бы в профиль…
Хорошо, что она торопилась: при быстрой ходьбэ мысли сталкивались, перемешивались… В глубине души Ани всегда сомневалась, умеет ли она вообще думать. Иногда со смехом она в этом даже признавалась: 'Думать художников не учат — только смотреть'. Смотреть она могла и на ходу. Дождь перестал. Но хотя уже рассвело, фонари вдоль асфальта продолжали гореть тусклым, белесым светом. Длинная уходящая вдаль петля блеклых огней… Ее всегда привлекала именно эта тема: огни не в темной ночи, а в белых, уже светлых сумерках… Вот, вот оно: молочное небо просвечивает, белый туман сияет. В Этериу она не писала еще ни разу, но теперь багаж наконец прибыл, мольберт можно будет установить за плитой у окна…
Ани снова почти бежала. Бежала вприпрыжку. Светящаяся молочно-белая дымка — Ани представляла ее на полотне: картина, состоящая из неба на три верхние четверти. А с самого бока вырывается вверх фонарь, длинный фонарь, похожий на шею жирафа.
Ани сама не заметила, как запела. Ритм этой детской песенки — это был ее секрет, ее талисман — для удачи. И она почти всегда напевала про себя.
Плывет по лужам, по гнилью, по слякотной дороге И знать не знает про свои невымытые ноги.
— Садитесь. Пожалуйста.
Ани вздрогнула, обернулась. Возле нее бесшумно притормаживала черная машина. Водитель уже открыл дверцу. Дорога была совершенно пустынна, но машина удивительно точно вписывалась в пейзаж, она только подчеркивала бесконечность асфальта, одинокость ярких листьев.
— Спасибо.
Теплое мягкое сиденье. Она только сейчас поняла, что замерзла, несмотря на свой бег. Вернее, не замерзла, а вся как-то пропиталась сыростью. Ноги промокли. Хотелось поджать их под себя, закрыть глаза, откинуться. Но у машины был хозяин. Сейчас он представится, придется отвечать на вопросы.
— Снимите туфли. Я включу отопление.
Теплые волны побежали по коже… Но хозяин был тут. Придется называть себя, рассказывать. Он, конечно, пустится в расспросы: 'Так вы сами приехали в столицу? И у вас никого тут нет? Взяли просто и приехали? Но, наверное, какие-то особые цели… Кинозвездой хотите стать, а? А пока где живете? И есть телефончик?..'
— Возьмите плед. Он там, за спинкой. Пожалуйста.
Низкий негромкий голос. Странная манера говорить 'пожалуйста' в конце фразы. Слышишь — и хочется подчиниться. 'Вот сейчас он возьмет и скажет:
'Откройте левую дверцу и выпрыгните на ходу. Пожалуйста', — подумала вдруг Ани.
Он нагнулся, повернул регулятор. Музыка. Кто-то тихо играл на рояле. И сразу внутри отпустило, расслабилось, перестало давить. Будто сняли со спины огромный мешок. Мешок тянул, прижимал к земле, а человек нес его и уже не представлял себя без этой ноши. И вдруг его сняли…
Какая блаженная легкость. Совсем неизведанная, разве что где-то в детстве… И эта легкость, это страннее ощущение связано было с хозяином машины. Стоило ему исчезнуть или просто отвернуться — и все пропадет, Ани знала это точно. Зато пока он рядом…
— Вам сюда?
Они стояли перед воротами школы, то есть не возле самых ворот, а подальше, чтоб не видно было с дороги.
— У вас есть еще время. Посидите минутку.
Он сказал это, не снимая рук с руля, лишь немного повернув голову.
Она кивнула.
То, что он знал, куда ей надо, то, что он не подкатил ее с шиком напоказ всем, ее уже не удивило. Кольнуло только отсутствие 'пожалуйста' в конце просьбы. Впрочем, тогда это было бы почти принуждение…
— Вы курите? Прошу вас.
У него было полноватое лицо стареющего домоседа. Но нет… Из этой мягкости выступал вдруг резкий раздвоенный подбородок. Глаза чуть навыкате, с тайной усмешкой… Но эта усмешка не задевала. Это был взгляд путешественника. Может быть, немного бродяги. Взгляд человека, смотрящего на дорогу.
— Я подслушал. Злостно. И скрывать теперь все равно бесполезно. Так что пропойте мне еще раз заклинание про жирафа.
Он выключил приемник.
— Пожалуйста?
— Пожалуйста.
Он так и сидел, не снимая рук с руля, откинувшись, и осторожно всасывал дым. Ани чувствовала, когда он затягивался. Он сидел и слушал, как она пела, не глядя на нее, вздернув жесткий подбородок.
Было слышно, как прозвенел первый звонок (всего их бывало три).
— Ну, мне пора!
Неожиданно большой и, пожалуй, чуть грузноватый, незнакомец вылез из-за руля, распахнул перед ней дверцу.
Они стояли оба под хлынувшим вновь дождем, он — в пиджаке, она — в плаще с капюшоном. Она смотрела, как капли падают ему на плечи. И это уже было все. Ничего не оставалось, как прощаться.
— До свиданья…
И тут у нее началась дрожь. Она дрожала вся с головы до ног, и ноги не могли сделать ни шагу.
Это был ее крест, ее позор — неотвратимая внезапная дрожь… Жиль в таких случаях суетился, предлагал услуги.
— Немного кофе на дорожку, — неторопливо сказал хозяин машины. Сказал будто просто так, будто никакой дрожи он и не видел. В руках его оказался термос. Она отхлебнула. Зубы постукивали о пластмассовый стаканчик… Дождевые капли падали ему на плечи, на голову.
— Ну, теперь действительно ушла… — Губы прыгали.
— Жираф! — вдруг вскрикнул он, указывая ей за спину.
Она вскинулась, повернулась… Конечно, жирафа там не было. Но дрожь прошла. Прошла бесследно, будто приснилась.
— Послушайте, жираф — талисман.
— Я догадался.
— Служит тому, кто его споет.
— Я запомнил с первого раза.
— Но он только мой… Петь его могу только я…
— Вы ошиблись. Я не такой уж мошенник.
