— Да, сэр. Я осмотрел помещения наверху и решил использовать теннисный корт вместо главной аудитории, потому что у корта нет стеклянной крыши, и мне пришлось только затемнить два ряда окон.
— Хорошо, Уоллес.
Пьер одобрительно похлопал молодого человека по плечу. Многие из так называемых лидеров, с которыми Пьер собирался встретиться сегодня ночью, несколько часов тряслись бы из-за такой ерунды, как перенос места встречи на сорок-пятьдесят метров. Каннинг же просто взял и сделал. Может, это и мелочь, но руководство и инициатива как раз и состоят из таких мелочей.
Каннинг повернулся, собираясь уйти, но рука, которая легла ему на плечо, заставила его задержаться. Он снова повернулся к Пьеру: даже странные тени на освещенном снизу лице не могли скрыть беспокойства его собеседника.
— Ты уверен, что готов к этому, Уоллес? — Голос Пьера был мягким, почти ласковым, но в нем звучала настойчивость. — Я не могу полностью гарантировать, что все эти люди на самом деле те, за кого себя выдают.
— Я доверяю вашей проницательности, сэр. — Каннингу тяжело было так сказать, а еще тяжелее было так думать, но все-таки он говорил правду. Он во многом все еще отличался от Пьера, но безоговорочно верил ему. Он заставил себя усмехнуться. — В конце концов, я знаю, что вы переманили на свою сторону по крайней мере одного шпиона Министерства госбезопасности. Хотелось бы думать, это означает, что вы переманили
— Боюсь, есть только один способ проверить, — вздохнул Пьер и обнял за плечи бывшего Законодателя. — Ну что ж, за дело!
Каннинг кивнул в знак согласия и отвел в сторону толстое полотнище, висевшее поперек огромной арки. Арка служила входом в низкий и широкий коридор между турникетами и окошками билетеров, и по нему Пьер проследовал за своим гидом в другой конец помещения, где висел такой же занавес из толстой ткани.
Каннинг и его отвел в сторону, и политик выключил фонарик, перед тем как войти в тускло освещенный зал. Голый пол делал звук шагов неестественно громким, в воздухе висел затхлый, нежилой запах покинутого дома. Да и само здание было похоже на громадный, гниющий изнутри ствол дерева. Тусклое свечение немногочисленных световых трубок указывало им путь, и они прошли по гулкому коридору, миновав баскетбольную площадку и покрытый толстым слоем пыли бассейн, к центральной части давно безжизненного спортивного комплекса.
Каннинг отодвинул еще одну занавеску, и Пьер прищурился. Оказывается, Уоллес ухитрился заменить лампы верхнего освещения, украденные местными обитателями сразу же после того, как теннисный корт перестал работать. Результаты его трудов превзошли все ожидания Пьера. Затемненные окна служили защитой этому свету, пряча его от постороннего взгляда, но огромный теннисный корт превратился в ярко освещенную сцену. Это было весьма символично — встретиться в разрушенном монументальном памятнике бесхозяйственности и коррупции, но рабочие бригады Каннинга сумели в самом его центре создать островок света и порядка. Они вытерли пыль и подмели, даже вымыли зрительские места, убрали отовсюду паутину — и это было символично. Несмотря на то что каждый присутствующий подвергался большому риску, здесь не возникло атмосферы тайного убежища и навязчивого страха, которые сопровождали встречи других подпольных групп.
Конечно, думал Пьер, пока они спускались между рядами сидений к ровному полю корта, паранойя и конспирация имеют право на существование, особенно в таких операциях, как эта, но в решительные моменты требовалось другое настроение. Если сегодня ночью он добьется успеха, окупится любой риск, которому они с Каннингом подвергли себя, готовя эту встречу и формируя умонастроения, сделавшие ее возможной.
А если не добьется, то они с Уоллесом, вероятно, очень скоро исчезнут.
Пьер спустился к площадке корта и прошел к небольшому столу, который Каннинг установил в центре. Более семидесяти мужчин и женщин смотрели на него со зрительских мест, и на каждом лице отражалась своя уникальная смесь беспокойства и возбуждения. Двенадцать зрителей в переднем ряду выглядели особенно напряженными, потому что только им из восьмидесяти членов Центрального комитета ПГП Пьер доверял настолько, что пригласил сюда.
Пьер сел на приготовленный для него стул и положил руки на столешницу, Каннинг встал у него за спиной. Пьер сидел молча, медленно оглядывая лица сидящих перед ним людей, ненадолго задерживаясь на каждом из них, пока не дошел до последнего. Только после этого он откашлялся.
— Благодарю вас за то, что пришли. — Голос его эхом отозвался в огромном помещении, и он криво усмехнулся. — Я понимаю, что это не самое удобное место для встречи, а также отдаю себе отчет, что рискую, собирая вас всех в одном месте, однако я чувствую, что это было необходимо. Некоторые из вас никогда прежде не встречались, но уверяю вас, я лично встречался с каждым, кого вы не знаете. Если бы я им не доверял, их бы здесь не было. Конечно, я могу ошибаться, но…
Он пожал плечами, и один-два человека в аудитории сумели улыбнуться. Но Пьер наклонился вперед, лицо его стало суровым, и даже легкомыслие как ветром сдуло.
— Причина, по которой я пригласил вас сегодня, очень проста. Хватит болтать о переменах, пора действовать.
Тихий вздох был ему ответом, и он медленно наклонил голову.
— Каждый из нас руководствуется собственными мотивами. Я вас всегда предупреждал, что не все наши товарищи движимы альтруизмом или приверженностью высокой идее. Грубо говоря, эти качества порождают жалких революционеров. — При этих словах несколько человек вздрогнули, а Пьер холодно улыбнулся. — Чтобы преуспеть в нашем деле, требуется особая личная заинтересованность. Высокая идея — это очень хорошо, но нужно еще что-то, и я выбрал вас, поскольку у вас это «что-то» есть. Хотя частные обиды, гнев, вызванный несправедливостью, причиненной вам или вашим близким, или простое честолюбие сами по себе значат гораздо меньше, чем тот факт, что вами движут сильные чувства — и разум, облекающий эти чувства в плоть. Я верю в вас.
Он откинулся назад, все еще держа руки на столе, и выдержал паузу. Когда он снова заговорил, его голос был холодным и резким.
— А теперь к делу, леди и джентльмены. Я не буду притворяться, что мною руководили благородные мотивы и альтруизм, когда я начал контакты с ПГП и Союзом гражданских прав. На самом деле совсем наоборот: я заботился о том, чтобы защитить свою собственную власть — а почему я не должен был этого делать? В течение шестидесяти лет я обеспечивал себе теперешнее положение в Кворуме. Для меня совершенно естественно защищать его всеми способами. Но это была не единственная побудительная причина. Все, у кого есть глаза, видят, что НРХ в опасности. Наша экономика — на краю гибели, наша промышленность неуклонно разрушается в течение последних двух стандартных столетий. Мы ведем паразитический образ жизни, обеспечивая себе средства к существованию за счет других звездных систем, которые наше правительство завоевывает, чтобы пополнить казну. Однако увеличение размеров территории делает нас только слабее. Законодатели разбились на фракции, каждая из которых защищает свой собственный маленький интерес, флот тоже политизирован. Наши так называемые лидеры сражаются за лучший кусок пирога, пока инфраструктура Республики гниет под ними, как эта башня, в которой мы сейчас находимся. И кажется, никого это не беспокоит. А может быть, никто не знает, как это остановить.
Он замолчал, давая время слушателям подумать над его словами, затем продолжил, чуть тише, но более решительным голосом:
— Я старше многих из вас. Я помню времена, когда правительство несло ответственность, по крайней мере, перед Народным Кворумом. Теперь нет. Я член Кворума, и я говорю вам, что он стало театром марионеток. Нам диктуют, что и когда мы должны сказать. И за это мы получаем свой кусок пирога. Мы позволяем Законодателям составлять планы и определять политику соответственно их интересам, а не нашим. Планы, которые ведут Республику прямиком к катастрофе.
— К катастрофе, господин Пьер?
Он посмотрел, кто задал вопрос. В первом ряду сидела миниатюрная светловолосая женщина. На ней была яркая безвкусная одежда, какую носили все долисты, но чуть менее причудливого покроя, чем это
