ридикюль. Она не заметила появления Мышецкого, а он издали полюбовался всем – и ее одиночеством, и ее простотой, и чистым задумчивым обликом.
– Добрый вечер, – подошел он к женщине. – Вы разве более не бываете у Бобров? Я нарочно приходил, надеясь застать вас…
– Спасибо вам, князь, – и стала еще милей от улыбки; две глубокие ямочки на щеках были просто прелесть! – Но чем я обязана вашему высокому вниманию?
– Не надо так, Галина Федоровна; пусть мое высокое внимание распространяется исключительно на моих чиновников. А вам принадлежит внимание иное – нижайшее и покорнейшее… Простите, что я так наскоком выражаю вам свою симпатию к вашей особе!
– Se-erge, – вдруг певуче раздалось за спиной, и Мышецкий похолодел: «Алиса?» Но в дверях стояла, закутанная в серебристый плащ, Ксюша Жеребцова. – Serge, Serge, – томно выпевала она, – где же вы? Разве можно так надругаться над женщиной? А-а, вы уже с другою… Вот оно что, Serge!
Корево раскрыла свой потрепанный ридикюль и уничтожила князя великолепным лучистым взглядом. Кликнула лакея:
– Никиша! Восемь копеек. Кладу…
Мышецкий торопливо сунул ей письмо от Борисяка. А в дверях, как олицетворение оскорбленной невинности, застыла со слезами на глазах татарская прекрасная мадонна. Сергей Яковлевич почти выпихнул ее на улицу и там, в темноте, покрытой сеткой дождя, накричал на нее:
– Надо же иметь разум! Нельзя мою минутную слабость обращать в мой позор… Что вам от меня, сударыня, нужно? Дом вы от меня уже получили? Ваш супруг ходит в моем халате? Двух казаков для охраны имеете? Так оставьте же меня, наконец…
– Что за письмо ты передал этой ужасной женщине? Кто она?
Ну, это было уж слишком…
– Сударыня, – сказал он Ксюше, – Серж Сержем, но я могу стать и «вашим сиятельством». У меня множество полномочий, и право высылки из губернии неугодных лиц – за мною, так и знайте!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Беллаш толкнул калитку, и собака приветливо замахала ему культяшкой хвоста, как другу. Казимир провел его внутрь дома:
– Проходите, Женя… Ну, что там у Бобров?
– Да все об автономии. Сейчас это модно! Скоро, наверное, и корпус жандармов будет работать на автономных началах. Самостоятельность университетов – это хорошо. Но вот ректор Трубецкой – вряд ли на месте. Он же – мистик! Масон, колдун, знахарь…
Потом спросил у Казимира – нет ли в доме глицеринового мыла.
– Глаша! – крикнул Казимир. – А где зеленое мыло?
– С ума сойду! – ответила из кухни Глаша. – Помешались вы на этом мыле, что ли? То в больнице, то дома – везде зеленое…
– Неприятная новость, – признался Беллаш. – Этот чудак губернатор, кажется, меня заподозрил. Оно и верно: руки выдают!
– Плюньте, Женя! Это он вам сказал про глицериновое мыло?
– Да.
– Ну, не выдаст. Он и Борисяку зеленое мыло советовал…
Зажгли фонарь «летучая мышь», прошли в сарай. Там, за поленницей дров, была у них новая печатня. Казимир присел к земле, высыпал из пестрых игрушечных коробок наборы детских буковок. «Детская типография»! Мамочки, когда ребенок ознакомится с кубиками, покупают ему вот такие типографии. Пусть сынок, чтобы не шумел, и дальше тихо «подпольничает», а то уже голова от игр раскалывается… Теперь вот и взрослым дяденькам пригодилось! Беллаш взял буковку, тисненную из гуттаперчи.
– Верстатки сделал? – спросил.
Казимир молча показал, как собрать и держать буквы.
– Начнем?
Под фонарем разложили бумажку с текстом: опять бойкот думы, разоблачения либералов, сладко глаголящих по гостиным, вроде уренского Бобра. Только к четырем часам утра закончили.
– А что? – полюбовался Казимир. – Не так уж и плохо… А?
– Читать будут, – ответил Беллаш. – Без очков разберутся!
Обычно после ночи боль в виске отходила, тишала. Но сегодня проснулся сразу с головной болью, сгорая от стыда за вчерашнюю сцену в кухмистерской. «Конечно, разве теперь подойдешь к госпоже Корево?» Печально ступали по лужам лошади, отвозя губернатора на службу. Приехал и первым делом позвал Огурцова:
– Драбант! Двухспальную…
Потом оба скучно жевали сыр.
– Болит вот тут, – жаловался. – Не пойму – что? С чего?
– Может, на трех постелем?
– С утра-то! Впрочем – лейте…
Блаженно разлился по телу оживляющий алкоголь. Сознание, здравое и точное, не покидало его. Но зато боль утихла, а вчерашняя сцена с Корево и Ксюшей стала казаться забавным водевилем.
– Дремлюгу! – велел. – Пусть явится сегодня…
Дремлюга пришел сам – без вызова. Чем-то озабоченный.
– Новости? – спросил его Мышецкий.
– Акушерку, госпожу Корево, знаете, князь, конечно?
– Видывал.
– Шлюха она! – сказал Дремлюга конкретно…
– А вы, капитан, разве имеете к тому основания?
– Имею! Вчера Борисяк, после встречи с вами, подал просьбу о свидании со своей невестой… Эта невеста и есть Корево!
– Так, – зажмурился князь. – Невеста еще не шлюха, капитан.
– Видали мы таких «невест», ваше сиятельство. Просто им нужна связь. А об этой Корево нехорошие слухи ходят…
Мышецкий все понял: Борисяку нужна связь с миром, политические всегда нуждаются в подобных «невестах». И он внушил жандарму:
– По закону отказать в свидании Борисяку не имеете права. А я, господин капитан, спешу вам выговорить свое предельное недовольство и… Вот, можете прочесть сию слезницу!
Дремлюга притянул к себе листовку под названием «Плач святого Иисуса Христа по Народу Русскому» (Издание патриотическое).
– Выходит, – сказал, – наши активуи второй станок завели?
– А может быть… первый? – обозлился Мышецкий. – Не забирать же мне этот станок из вашего «приказа» к себе на «воеводство»!
Дремлюга расстегнул мундир, полез во внутренний карман. Шарил там пальцами, шарил… Словно деньги тайком пересчитывал.
– Во! – сказал, вынимая. – Христов плач – дело темное. А вы, князь, сюда гляньте… Во где! Хоть игрушки в магазинах ломай!
Мышецкий читал листовку. Дремлюга тем временем улыбался в своей дремучей, как Брянский лес, душе. Пусть ищут станок! Никто не догадается в жандармерию заглянуть да посветить по углам…
– Все игрушечные типографии, – доложил капитан, – уже сняты мною с прилавков. А лавочников предупредил об ответственности!
– Я вам – про бузину на огороде, а вы мне – про дядьку в Киеве! Вы же сами понимаете, что я говорю о станке печатном…
– Трудненько будет сыскать, – горестно задумался Дремлюга. – Активуи наши стали осторожничать… Таятся…
– Однако – надо, ибо эта пропаганда погрома весьма опасна для спокойствия губернии. Вам кажется не так? Иль князь трусит?
