Солдат вынужден был думать о себе, о своем животе, как-то приспосабливаться, самодельничать, действовать по своему разумению.
Ефрейтор Тома Апостол всю жизнь брил чужие бороды, любил, как большинство парикмахеров мира, всласть поболтать, был склонен даже к некоему философствованию.
Война была не по нем, и он делал все, чтобы ни разу не выстрелить из карабина, который таскал с полным пренебрежением.
В Лаки он попал квартирьером, но начал со знакомства с сухим каберне. Налакался с первого часа и продолжал пить до той поры, пока напудренный капитан на глазах всего села не отлупил сержанта — начальника Томы.
Тома по виду присмирел, постарался быть подальше от глаз капитана. По какой-то случайности Апостола поселили в доме председателя колхоза Владимира Лели.
Лели был наблюдателен и сразу же разобрался в тихом ефрейторе, понял: такой зла никому не причинит, разве обстоятельства заставят. Он пригрел Тому, накормил, напоил.
А тут еще открытие: Тома знал греческий язык. Лели — грек. За ночь было выпито ведро сухого вина, и Тома говорил столько, что можно было буквально утонуть в его краснобайстве. Но Лели был доволен: ефрейтор, оказывается, бывал во многих городах Крыма: Симферополе, Ялте, Феодосии, Бахчисарае, у него отличная память. Все это может пригодиться партизанскому штабу.
Мы готовили очередную информацию для Севастополя, нам нужен был «язык»-румын: надо было узнать о многом, что касалось румынского корпуса, его тылов, жандармских формирований.
Македонский держал со штабом района постоянную связь; в очередном донесении он подробно написал о некоем румыне-греке Томе Апостоле, преданном председателю колхоза.
Мы приказали доставить румынского ефрейтора в лес.
Румына решили взять подальше от Лак, чтобы к деревне не привлечь излишнего внимания. Исполнители — Самойленко и Спаи.
Лели уговорил Тому сопровождать его до Керменчика.
Шагали налегке. Тома забегал то справа, то слева и все говорил, говорил…
Навстречу шел высокий черноусый дядько… Тома где-то его видел, да и глаза у встречного веселые, ничего неожиданного не предвещают.
Черноусый поздоровался с Лели, сказал по-гречески:
— А хорошее сегодня утро!
— Отличное! — согласился Лели.
— Крим — во! — Тома показал большой палец.
Спаи вытащил из кармана кисет:
— Закурим, солдат!
Тома отдал карабин Лели и с охотой крутил большую цигарку.
Только прикурил, как из-за куста вылез вооруженный Михаил Самойленко.
Тома побелел, но выучка сказалась: сразу же кинулся к карабину.
Но Лели оружие прижал к себе:
— Тебе это не нужно, солдат.
Тома стоял как пригвожденный, у него тряслись руки. Он глухо спросил:
— Пп… аар… ти… заан?
— Спокойно. — Самойленко обшарил его карманы: нет ли личного оружия, взял из рук Лели карабин, простился с председателем. — Спасибо, надо спешить, путь далекий.
Тому необходимо срочно доставить в штаб района. Сорок километров трудной зимней дороги.
Самойленко оценивающе смотрел на щуплую фигуру румынского ефрейтора, пришибленного неожиданным поворотом своей судьбы.
Тома от испуга потерял дар речи.
Спаи постарался успокоить: ничего с тобой не случится, друг. Но Тома перестал даже понимать по- гречески и только со страхом смотрел на Самойленко.
Михаил Федорович — холодный и расчетливый человек по внешнему виду имел доброе, жалеющее сердце, хотя об этом трудновато было догадаться. Он редко улыбался, близко расставленные глаза будто смотрели в одну точку.
Не ахти какой ходок был Тома, уже через несколько километров он стал задыхаться, но боялся признаться и безропотно шагал за широкой спиной «домнуле», — он принимал Самойленко за важного офицера.
Вскарабкались на кручу, Самойленко снял с плеча карабин.
— Подзаправимся, Николай Спиридонович!
Спаи ловко развел очаг, в котелке разогрел баранину, разломал полбуханки хлеба на три части.
— Садись! — Самойленко позвал румына.
Тома вобрал в плечи голову.
— Ну!
— Домнуле… офицер… Тома сольдат…
— Я не офицер, а товарищ командир! Садись, раз приглашают.
Тома почувствовал в голосе Самойленко доброжелательные нотки, чуток взял себя в руки.
— Туариш… Тома-туариш…
— Ишь, товарищ нашелся, — хмыкнул Самойленко, подал ложку, коротко приказал: — Ешь!
Тропа сужалась, а ледяной ветер косо бил по усталым путникам.
Короткая желтая куртка и беретик не грели Тому. Он посинел, мелко стучал зубами.
— «Язык» может дуба дать! — забеспокоился дядя Коля. Ему было жаль солдата.
Самойленко снял с себя плащ-палатку и подал Томе:
— Укутайся!
Ошеломленный румын испуганно уставился на «домнуле», который остался в одной лишь стеганой курточке.
Тропа оборвалась перед бурной Качей. Летом река тихая, мелкая, как говорят, воробью по колено. Зато сейчас… Шумит, бурлит, прет с такой силищей, что и на ногах удержаться можно только очень опытному ходоку.
Никаких переправ, и Тома глядел с ужасом на воду. Особенно потрясали его действия «домнуле», который на ледяном холоде в один момент сбросил с себя одежду и остался нагим.
— Раздеться! — крикнул он и румыну.
Тома уже ничего не понимал и действовал автоматически.
Вода обожгла его, конвульсивно сжалось маленькое тело. Дядя Коля с силой волочил его за собой и вынес на тот берег.
Самойленко быстро и ловко начал растирать всего себя от кончиков пальцев до мочек ушей и требовал этого же от Томы.
Сильное тело Михаила Федоровича раскраснелось, загорячилось. Он ловко оделся и подбежал к Томе, который уже на все, в том числе и на собственную жизнь, махнул рукой. И если он еще шевелился, то только из страха: не вызвать бы гнев грозного «домнуле».
Михаил сгреб его в охапку, брякнул на сухой плащ и самолично стал приводить в чувство.
Его цепкие руки проворно растирали дрожавшее тело, и Тома ощущал, как блаженное тепло обволакивает его со всех сторон.
Он увидел глаза «домнуле», в которых ничего страшного не было.
И что-то новое, никогда не испытанное наваливалось на маленького парикмахера.
Собрав запас русских слов, которые каким-то манером отпечатались в его памяти, крикнул:
— Гитлер сволош… Я туариш Тома.
Румын оказался человеком наблюдательным: в этом убедился партизанский штаб, когда допрашивал его о румынских войсках в Крыму.
Как быть с ним дальше?
Лагерей для пленных у нас не было, да и в плен нам брать, собственно, некого было: дело имели с карателями, военными преступниками, и счет у нас с ними был короткий.
