Морской лейтенант с кокетливыми усиками, плотноватый, лихо козырнул:
— Есть Вихман!
— Где фашистский спецбатальон?
— Уже на Верхнем Аппалахе!
Было точно известно: первая волна карателей насквозь прочесала севастопольские леса, по складочкам ощупала все земные морщины, танками проутюжила яйлинские вершины. Батальон к батальону, интервал между ротами олень не проскочит!
Шли фашистские батальоны от яйлы до автотрассы Бахчисарай Симферополь, шли, заглядывая в каждую расщелину, взрывая выходы из пещер. За первой линией карателей, в двух километрах от нее, шла вторая, а за ней и третья.
И где-то между ними подкрадывался засекреченный батальон. Он должен взять в плен штаб Северского, радистов, начальников всех служб.
Северский призывно махнул рукой — командиры двинулись к нему. Подождав, приказал:
— Я принял решение! Начать немедленный марш на Хейроланский хребет!
Комиссар района удивился:
— Но там нас ждут немцы!
— Знаю. Мы туда не дойдем, чуть-чуть не дойдем. Мы станем тенью фашистов! Первым шагает отряд Македонского! Все! По отрядам, через пять минут марш! Вихман остается!
Северский доверял лейтенанту Вихману. А сейчас это доверие было решающим; может, потому командир позабыл об официальности обстановки, сказал негромко:
— Леня! Оставляю тебя здесь. Будешь встречать спецбатальон. Тут должна быть точка.
— Ясно, товарищ командующий.
— Рискуй на полную катушку. Разрешаю. Вот так, браток! — Северский обнял лейтенанта и поцеловал в губы. — Надеюсь, Леня!
…В полной тишине шагают восемьсот партизан. Парашютными лоскутами обмотана обувь, обмотаны и котелки, и все, что может звякать, стучать, греметь.
Знойно. Идут, идут партизаны, пот застилает глаза.
Идут, а по бокам главной колонны — дозорные, самые отчаянные, самые опытные, у кого стальные нервы, кто смеет последний патрон истратить на себя.
Тропа спускается к Аспорту — поляне с горелыми развалинами бывшей турбазы. Дорога рассекает ее на две половины, за поляной — лес, а за ним Хейроланский хребет. Там тайная огневая линия фашистов. Она ждет партизан.
Северский поднял руку — все остановились.
Стерильная тишина!
В нее медленно вплетаются далекие шорохи. Они исподволь приближаются, обрастая все новыми и новыми звуками. Это надвигается первая цепь карателей.
Тиканье часов сливается со стуком сердца.
Надо без промедления проскочить аспортовскую поляну — одним рывком.
Самый решительный миг: сумеем ли?
Северский взял автомат в руки и твердым шагом сошел на поляну. Рядом с ним стал комиссар Никаноров, потом подошел Македонский.
Их спокойная уверенность подбодрила.
Взмах Северского — и вся партизанская масса бесшумно пересекла опасное место и оказалась в противоположном лесу.
Ровно через пять минут после партизан на поляне появилась немецкая разведка. Разведчики огляделись и дали сигнал.
Огромная солдатская масса заполнила поляну. Немцы окончательно распарились. Пилотки долой! А кое-кто и гимнастерки поснимал, разулся.
Немцы окружили себя пулеметами, глядящими на леса, и начался большой привал.
Легко было разгромить этих изможденных крутогорьем и солнцепеком карателей, но делать этого ни в коем случае было нельзя. Тогда заработает вся карательная машина в составе десятков тысяч солдат и офицеров, и ни одному партизану несдобровать.
Два часа отдыхали каратели первой колонны, два часа почти в стык с ними лежали партизанские отряды, не выдавая себя ни единым вздохом. Выдержка партизанская оказалась потрясающей.
Неожиданный огневой шквал вспыхнул на Пескуре. Это Вихман!
Сухие гранатные взрывы чередовались с треском автоматов, а минут через пять глухо что-то охнуло, еще раз, еще…
— Рвутся наши мины? — Комиссар посмотрел на Северского.
— Молодец, Леня! — Северский взглянул в сторону Пескуры.
Немцы срочно покинули поляну и зашагали… за отрядами.
Партизаны выше, каратели за ними… Еще два километра — и Хейроланский хребет. Немцы, идущие за партизанами, перекидываются ракетами с теми, кто там, на Хейролане.
Впереди партизан древняя оборонительная линия в виде остатка развалин из бутового камня. Она довольно четко легла поперек хребта, концы ее загибались к Хейролану. Не то скифы, не то тавры века назад, наверное, сдерживали тех, кто пытался через хребет прорваться в Альминскую долину, синеющую за Хейроланом.
Стоп! Дальше дорога заказана!
Залегли за потемневшими камнями. Каждый выбирал рубеж поудобнее, углублял его голыми руками.
Может, это и есть последняя линия жизни?!
Немецкие разведчики в трехстах метрах, они рассматривают тропы. На иссохшей земле следов не оставишь, но все же…
Пока все поведение врага говорит о том, что он не знает, где же отряды. Он только предполагает, что они должны быть впереди. Но не может же быть того, что почти тысячная масса вооруженных людей ничем себя не обнаружила…
Снова взрывы на Пескуре — глухие и мощные, а за ними дождь автоматов!
Вдруг взлет ракет, и вся группа карателей за миг скатывается на аспортовскую поляну.
Непонятно!
Только позже выяснили: каратели решили, что отряды наши они прохлопали, и все партизаны снова оказались на Пескуре.
Солнце коснулось Аппалахского хребта и быстро скатывалось за него. Лес мгновенно стал менять краски — темнел и окутывался в сумеречную пелену.
Наступила южная ночь — крупнозвездная, чернильной темноты в ущельях и с отсветами на косогорах. Лес вспыхнул огнями — это запылали костры, а над ними запрыгали ракеты самых различных цветов. Их швыряли немцы беспрестанно, боясь даже мгновений паузы. Где-то за Чучелем расплывался багровый огненный столб — горели дальние леса.
Надо было немедленно прощупать лазейку, которая позволит выйти в тыл первой цепи.
Македонский идет к дяде Диме — Дмитрию Дмитриевичу Кособродову, патриарху большущей династии потомственных крымчан, выдающемуся знатоку крымских лесов.
Дмитрий Дмитриевич высок, поджар, длиннонос с маленьким, но четким подбородком. Он все понимает с полуслова Михаил Андреевич ждет.
— Можно проползти, но обнаружим себя — считай, сами себя в могилу положили.
— Где? Сперва рискнем вдвоем! — предлагает Македонский.
— Пошли!
Ущелье узкое-узкое, забитое буреломом и сырое, как могила.
У Дмитрия Дмитриевича кошачий взгляд — он видит ночью. Надо быть волшебником, чтобы пройти по дну теснины и не выдать себя врагу, который стоял наверху и палил костры.
В 1966 году Дмитрий Дмитриевич, которому недавно перевалило за семьдесят, водил меня по тем памятным местам. При ясном солнечном дне я с трудом одолел тот путь, по которому он и Македонский
