с собакой — сосед Митина.
Становский обогнул стоявший невдалеке стог сена, оказался рядом с бородачом.
— Уведи домой собаку и чтобы ни-ни! — приподнял пистолет. — И возвращайся немедленно ко мне.
— Понял, гражданин.
Бородач не мешкая исполнил все, что приказали.
— Не дрейфь, друг. Теперь стучись к Митину, попроси у него соль, что ли.
— Понял, гражданин.
Бородач находился в состоянии шока, но делал то, что ему приказывали. У него даже голос оставался натуральным.
— Слухай, сосед! А чи не найдется у тебя соли?
Открылась дверь.
— Ну чего тебе?
Бородач отскочил, и перед Митиным в полный рост появилась фигура Становского.
— Здоров! Вот и встретились! — Становский грудью втолкнул предателя в комнату. — Оружие имеешь?
— Нет.
— Обыскать!
Жена Митина чуть ли не в голос:
— И за что его! Ничего он такого не сделал. — Остановившимися глазами она глядела на Становского.
— Одевайся, Митин!
Лицо предателя мраморное, руки не слушаются. Он никакие мог найти шапку.
Ему помогли одеться.
— Куда же это меня? — выдавил он.
— Сам знаешь. Тебя ждут не дождутся, загулял, дружок. А ну, марш!
Вели Митина по тайным тропам — так исключались самые крайние неожиданности.
Луну накрыли черные тучи, ударил с востока ветер, и завыла пурга, снежная, морозная. Ни зги не стало видно, перепутались тропы, лес стал каменеть.
Остался один ориентир — подъем. Будешь подниматься — попадешь на яйлу, нет — можешь угодить в Ялту.
Но подъем бывает всякий, а сил у партизан, в отличие от сытого предателя, кот наплакал. В этом физическом неравенстве и таилась опасность.
Митин-то внимательно следил за партизанами!
Тропа завела в тупик. Впереди каменная стена, обледенелая, недоступная. Дорога только назад, но назад нельзя.
Выбрали затишек и застыли, хватая легкими морозный колючий воздух.
Митина привязали к Позднякову, намертво привязали, связали и ноги.
А метель не сдавалась.
Час, другой, третий. Глубокая ночь, и далеко-далеко до рассвета.
Неужели конец? Митина, конечно, можно убить, а как самим?
Митин все отлично понимал. Он видел, как иссякают силы партизан. Умел рассчитывать. Соображал: партизаны, прежде чем погибнуть, убьют его, наверняка убьют. Тут арифметика проще пареной репы.
— Я выведу вас! — неожиданно предложил он.
— Как и куда?
— Я найду нужную тропу и поведу в Стильскую кошару.
— Ты знаешь, где мы находимся?
— Секрета большого нет.
— Почему вы не напали на нас?
— Нападут! Я знаю, когда.
— Что же ты хочешь?
— Обещайте жизнь, спасу вас.
— Нет, сволочь! Сами дойдем, на пузе приползем, но заставим тебя смотреть людям в глаза. Только потом глотнешь пулю!
К рассвету одолели ледовую скалу и вышли на яйлу.
Митин понимал, что это конец.
В отряд его привели седым. Расстреляли.
Донесение о том, как поймали Митина, и протокол его допроса несли по тайным лесным тропам, через автомагистраль Симферополь — Алушта, партизанские ходоки к горе Замана, мимо ее подножья, в пойму реки Бурульча, и дальше — в штаб самого командующего Мокроусова.
Рассказывали: Алексей Васильевич, прочитав рапорт вслух, сказал комиссару Мартынову:
— Серафим Владимирович, ведь хлопцы… того, могут, а?
— Так воспитывали же, Алексей Васильевич.
Увод Митина с Грушевой поляны ошеломил южнобережных карателей. Ведь нарушилась толково продуманная и организованная охрана главной магистрали.
Надо заметить, что немцы не очень старались посылать своих солдат на дальние заставы и секреты. Гоняли туда румын, полицаев, и тут главную скрипку тянул Митин. Скрипачу оторвали руку, и расстроился весь оркестр.
И Кривошта точно воспользовался этим и еще сильнее навалился на магистраль. Он расширил район ударов, дошел до Байдарских ворот. Через день, а то и каждый день ялтинские партизаны пробирались на магистраль и не только ночами, но и днем обрушивались на машины врага. Весной 1942 года магистраль Алушта — Ялта — Байдары считалась у немцев самой опасной в Крыму.
Кривошта был не только отличным тактиком, он умел еще и выдвигать все новых и новых героев партизанской борьбы. Так, с его легкой руки выдвинулся Михаил Вязников, парторг отряда и командир боевого взвода.
До войны Михаил Григорьевич заведовал молочнотоварной фермой Гурзуфского военного санатория и был там секретарем парторганизации. Наружностью Вязников меньше всего напоминал боевого партизана. В пальто старого покроя, с узким бархатным воротником…
Вязников старался подражать командиру. Чем сложнее обстановка, тем спокойнее был Кривошта. Война — работа, а в любой работе торопливость ни к чему. Как известно, быстрота и торопливость — далеко не одно и то же. Быстрота — это прежде всего выверенная точность. Такой точности и учился у Кривошты Михаил Вязников.
Это помогало ему и сквозь засады добраться да цели, и найти выгодное место для удара, и не спеша напасть, и взять трофеи и уйти. А уйти-то и труднее всего! Враг знает: партизанам: надо выйти на яйлу. Он приводит в движение сложнейшую систему тайных секретов и засад. Тут-то и требуется та выдержка, которая, прямо скажем, дается не всем, порой даже смелым людям.
А вот Вязникову давалась! Давалось ему и другое…
В каждом партизанском отряде были люди, считавшиеся до некоторой степени балластом. Проводили свою лесную жизнь то на посту у землянок штаба, то на кухне, и постепенно создавалось мнение, что тот или иной человек только к караульной службе и годен.
Так было с Семеном Евсеевичей Зоренко. Мало кто обращал внимание на молчащего «вечного часового». Но порой этот человек умел и возмущаться. Однажды он сказал Вязникову:
— Ну что я не видел у этой проклятой плащ-палатки? — и ткнул прикладом в дверь штаба.
Сказано было серьезно. Вязников промолчал, но стал присматриваться к земляку. Вспоминал прошлое Семена. Был один случай, когда Зоренко удивил всех.
Как-то он оказался на молочной ферме. Было жаркое лето, воды коровам не хватало. Осыпались траншеи. Их нарыли еще весной, да бросили — не было нужных труб.
Он неожиданно набросился на Вязникова:
