— Трофейный с той засады?
— Угу.
— И как, опробовал?
— Потому и говорю, что понравился. Но ты права, родная, тут кому что в руке лучше лежит. — В качестве иллюстрации протягиваю руку куда не следует, получаю ожидаемый шлепок по запястью и усмешку.
— Потерпи, озабоченный.
— Так терплю, всеми можно сказать силами терплю…
Какими именно силами, уточнить не успеваю: поезд резко тормозит, Сара удерживается на месте только обхватив меня за шею. Не всем так везет: кое-кто, прикемарив на сидении, от неожиданной остановки оказывается на полу и выражает свое недовольство, громко и матерно.
В ряду напротив здоровяк в орденской форме с усилием приоткрывает окно и наполовину высовывается с целью посмотреть «почему стоим»…
…громкое «банг», и тело с простреленной башней оседает на пол, и сразу после этого по вагону хлещет пулеметная очередь. Осколки, кровь, вопли, запах горячего свинца.
Еще выстрелы, глухие, где-то в стороне.
Сдергиваю Сару вниз.
— Не мельтеши!
Барышня вздрагивает, кулак у рта… и молча замирает на месте.
Рядом между сидениями распластался пассажир с соседнего сидения — мелкий пожилой не то японец, не то кореец; на щеке царапина, очки перекосились.
Какого черта молчит артиллерия, броневагоны со скорострельными орудиями ведь в составе экспресса есть, точно видел? или…
Да какие тут «или», массаракш, их уже нейтрализовали — причем, похоже, изнутри, снаружи-то фиг ты их достанешь без пушек или ПТУР…
Толпа, узость, паника. Хреново. И по нам еще и стреляют, как минимум один снайпер и пулемет. Абзац. Захотят, пожалуй что положат всех, даже при том, что хотя бы у части пассажиров есть оружие — противник к бою был готов заранее и мы уже на прицеле, кто высунется, рискует схватить пулю, даже не заметив, от кого…
Заметив…
Привстаю, сдергиваю за ремень баул с «гарандом», получаю тяжелым прикладом по ноге. Нож из кармана, пломбу на хрен долой, винтовку к бою.
— Зеркало есть? — спрашиваю у Сары.
Не может у женщины при себе не оказаться дорожного зеркальца; через минуту оно у меня в руках, круглое, в удобной пластиковой противоударной оправе, и плевать, что гламурно-сиреневой. Приподнимаю зеркальце над краем оконной рамы… так… так… направо… есть, багги с пулеметом на вертлюге! смотрим дальше… не торопимся… зеленый пикап, тоже с пулеметом, но этот не на нас нацелен, а куда-то по ходу поезда… а вот снайпера не вижу. Массаракш.
— Отползай в проход и прикрой голову, — командую, а сам надеваю поверх шемаха пробковый шлем. Вот в такие минуты и жалеешь, что старой пехотной каски под рукой нету.
Сара послушно перемещается туда. Японо-кореец делает то же самое — навряд ли понимает по- русски, скорее просто следует правильному примеру.
Еще пулеметная очередь — но не по нашему вагону, куда-то в сторону. Кто по кому палит — не знаю, лишь бы сейчас нас оставили в покое… еще минутку…
Перехватываю винтовку стволом назад и с силой высаживаю прикладом остатки стекла в нижней половине рамы. Часть осколков все-таки уходит внутрь вагона и барабанит по шлему.
Снова зеркальце в руку — так, повезло, не заметили под шум пальбы… вот и прекрасно, вот и дальше не замечайте…
«Гаранд» к плечу. Выдох, вдох, выдох.
На колено, едва приподнявшись над подоконником, два выстрела — и снова вниз. Массаракш, промазал, ниже надо было целить…
Секунда зримого недоумения, затем по вагону снова хлещет пулеметная очередь — слишком высоко взял, только крышу и дырявит. И тут где-то рядом коротко рявкает автомат — кто-то еще из соседей по вагону добрался до оружия! ура, а то в одиночку отстреливаться от цельной банды как-то кисло, — и пулемет, кашлянув, замолкает.
Зеркало. Можно.
Привстаю на колено, «гаранд» опираю на окно, вон к пулемету пытается встать другой бандит — а хрен тебе, голуба, получай! — первая пуля чиркает по каркасу багги чуть левее, зато вторая прилетает клиенту точно под грудину, и пулемет мирно болтается на вертлюге прикладом вниз и никому не угрожает… Поворот, перевод огня на пикап, что подальше, метров за триста — там пулеметчик занят кем-то еще, ну и лови подарок с фланга, не знаю, в бедро или в бок, но с такими ранами уже не воюют.
А теперь вниз, по-хорошему надо бы и позицию сменить, да некуда, значит, вон из кадра и занимаемся зеркалом. Чисто… чисто…
Пулеметная очередь — так, это уже заговорил крупнокалиберный. Не по нашему вагону и вообще не по поезду, бьют снаружи и по наружному же противнику! Броневик? нет, навряд ли, он бы из скорострелки работал… значит, банда?
Нет! Тяжелые пули превращают в костер тот самый зеленый пикап!
— Ну вот и кавалерия, — с облегчением выдыхаю и снимаю шлем. Шемах весь мокрый от пота, хоть выжимай, и футболка не лучше. В душ бы сейчас, а лучше в ванну… мечтай-мечтай, спасибо скажи, что живой остался, — и скажу, вот только выясню, кому! Гаранду с Браунингом — само собой.
Смотрю на Сару. Через силу усмехаюсь.
— Ничего себе выходные начались, а?
— Ты ведь не воевал, я твою анкету помню…
Зрачки на пол-радужки; руки, влажные и холодные, мелко дрожат в моих ладонях. Крепко-крепко сжимаю, подставляю плечо под поникшую голову.
— Правильно помнишь. Не воевал. Не служил. И еще много чего «не», а с оружием, кроме как в интернете, знаком по тиру и прочим стрельбищам.
— У тебя реакция неправильная, — отстраненно замечает Сара, сохраняя прежнюю позу.
— Потому что когда по мне палят, я стреляю в ответ?
— Потому что ты готов это сделать. В тире можно научиться стрелять, но там не станешь бойцом.
Верно, не станешь. И я не стал, что невооруженным взглядом видит любой профи, Геррик тот же.
— Я не боец, — вздыхаю, — просто стрелок.
— Просто.
— Ну да.
— Тогда почему остальные «просто», когда по ним пулемет лупит, от страха пошевелиться не могут, а ты ведешь себя словно в тире?
— Потому что я программер.
Короткий смешок.
— Влад, не пудри мне мозги. Программисты не супермены.
— Никоим образом, — фыркаю я. — Но настоящие программеры — которые не «эникейщики» и не «проект-манагеры» — матерые шизофреники, иначе не работает. Так вот это обо мне.
— А при чем тут шизофрения?
— А при том, что меня минимум двое. Один под обстрелом, как все нормальные необученные люди, впадает в ступор; вот в это самое время вылезает второй и спокойно делает то, что умеет.
Сара резко выпрямляется, глаза сверкают.
— Это самая грандиозная чушь, какую я когда-либо слышала!
