важнее всего деньги, из-за которых она и начала эту войну. Американские газеты сразу же поместили карикатуры: японский микадо дубасил палкою русского царя, при этом спрашивая его: “Сколько ты мне заплатишь, чтобы я тебя отпустил живым?..”
Симпатии рядовых американцев окончательно перешли на русскую сторону. Никто не смел уже говорить, что Япония начала войну, дабы нести светочи цивилизации и культуры в страны Азии. “Барон Комура, стоя лицом к лицу с мрачной реальностью войны, продолжение которой было бы, несомненно, гибельным для Японии, был вынужден уступить”, – в таких словах писал японский историк Акаги. Но именно в эти дни иностранные наблюдатели в Маньчжурии отмечали резкий перелом в настроении японских солдат, уставших проливать кровь, – они все чаще сдавались в плен русским...
Подписывая протокол прошлого совещания, Витте спросил: на какой он писал бумаге? Коростовец объяснил, что русские документы составлены на американской, а японские на японской. Розен, прислушиваясь к их разговору, заметил:
– Японская бумага прочнее, ее трудно разорвать.
В беседу вмешался Комура, сказавший:
– Зато на вашей бумаге нельзя соскоблить слова...
16 августа Витте удалился с бароном Комурой для беседы наедине, после чего появился красный, как вареный рак, но зато с улыбкою на разгоряченном лице:
– Господа! Поздравляю – японцы нам уступили...
Витте зачитал японский отказ о выкупе северного Сахалина, а Комура признал перед журналистами, что Япония отказывается от денежного вознаграждения. Вслед за этим из Токио пришло сообщение: на улицах японской столицы начались погромы и пожары, масса невинных жертв, и, если Комура осмелится вернуться на родину, он будет убит как предатель.
Американские газеты резко изменили фронт. Теперь они писали о грядущей “желтой опасности”, которая от берегов Японии накатывается на всю Азию, на весь Тихий океан.
Над крышами Портсмута долго гремели рудийные салюты в честь мира, звонили колокола храмов, а на всех заводах и фабриках Америки разом застонали гудки...
Витте удалился к себе в номер, сказав секретарю:
– Мне уже надоело быть вежливым и постоянно улыбаться. Больше никаких журналистов и фотографов ко мне не допускать! Я желаю отдохнуть ото всей этой болтовни...
...Наш академик В. М. Хвостов, авторитетный специалист в вопросах международного права, писал что, отторжение Сахалина от России и Токио даже не считали таким уж обязательным требованием: “Ясно, что если бы царь и его дипломаты проявили должную выдержку, то можно было бы Сахалин отстоять!”
Сахалинский вопрос, не разрешенный в Портсмуте, был окончательно разрешен в августе 1945 года.
Его в кратчайший срок – и без лишних разговоров – разрешили наши десантники, солдаты Советской Армии и матросы Тихоокеанского флота, которые одним стремительным броском вернули Сахалин русскому народу – хозяину!
Проклятая Доггер-банка
Это история одной тайны, которая до сих пор остается не до конца раскрытой. Для меня она началась еще в пору моей юности – в конце сороковых годов. Помню, что однажды в трескучий мороз я зашел в лавку букинистов на улице Жуковского. Я перебирал книжные завалы, и мне попался рыхлый том издания Исторической комиссии по описанию действий русского флота в войне с японцами. Возле меня копался в рухляди старик, на запястье которого я заметил редкую в наше время цветную татуировку – красно-зеленый осьминог увлекал в пучину обнаженную красотку.
– Вас удивила моя татуировка? – спросил он меня. – Увы, это глупая память о Нагасаки, где я был в плену у японцев.
– Когда?
– В пятом, конечно. Не в сорок пятом, а именно в пятом году. Я был тогда мичманом на эскадре Рожественского. – Старик тронул книгу, которую я рассматривал: – Кстати, именно здесь говорится о памятном Гулльском инциденте на Доггер-банке, но многое фальсифицировано, и правды вы никогда не узнаете...
Я приобрел какие-то книги и вышел на улицу, где снова встретил этого человека. Мы пошли с ним по Литейному, разговаривая. Было холодно, и я предложил ему зайти в ближайшее кафе.
– Вы, я вижу, все-таки купили эту книжицу, где столько вранья о случае на Доггер-банке. Все это чепуха! Знаете, юноша, что сказал Декарт? – Я не знал, что сказал Декарт, и старик, поразив меня своей памятью, процитировал: – “Чтобы найти истину, каждый должен хоть раз в жизни освободиться от усвоенных им представлений и совершенно заново построить систему своих взглядов...”
Мне это понравилось, а старый моряк продолжал:
– Неужели вы думаете, что русский флот, всегда славный традициями гуманизма, мог бы на Доггер- банке расстреливать флотилию безоружных рыбаков? Да никогда! Все было не так, как пишут. Традиции хороши, когда они подкрепляют добрые дела, но безобразно, если ложь существует только в силу сложившейся традиции... Хотите, я вам расскажу сейчас то, чего не знает никто?
При энергичных жестах его руки красно-зеленый японский осьминог начинал двигаться, словно оживая...
Теперь, когда со времени этого инцидента прошло более семидесяти лет, о событиях на Доггер-банке можно говорить без душевного надрыва – спокойно и вразумительно. Начнем с того, что Доггер-банка – это обширная отмель посреди Северного моря, на которой издревле ловилась жирная и сочная треска.
Передо мною сейчас – баррикада старых, затерханных книг.
Раскрываю одну из них – “Заграничная охранка. По секретным документам Агентуры и Департамента Полиции”, издание 1917 года (так сказать, по самым горячим следам революции). Оказывается, что в 1904 году, когда началась война с Японией, на охрану эскадры Рожественского, отплывавшей на Дальний Восток, было отпущено 300 000 рублей; самые опытные филеры, следившие до этого за деятельностью эмигрантов, были перенацелены на слежку за неуловимым шпионом Акаши, который возглавлял в Европе японскую разведку. Вскоре в портах Европы были замечены матросы и офицеры японского флота, а затем Главный морской штаб в Петербурге получил сведения, что в Северном море эскадру Рожественского поджидают новейшие японские миноносцы...
– Черт возьми, но откуда они там взялись?
Недоумение морских специалистов было понятно:
– Господа, наша охранка не слишком-то чистоплотное заведение. Не припахивает ли тут очередной провокацией?
Да, мало кто верил, что руки адмирала Того способны от Токио дотянуться до Ла-Манша... Царская охранка, конечно, сама по себе вызывала омерзение, но нельзя забывать, что в ней служили и опытные разведчики-международники. Огульно отрицать данные, добытые ими, было нельзя – при этом вместе с водою можно выплеснуть и ребенка. Наконец, если паниковала охранка, то вряд ли ошибалась команда пограничного корабля “Бакан”, дрейфовавшего в северных морях: с “Бакана” тоже видели загадочные миноносцы, старательно притаившиеся в безлюдных шхерах Норвегии.
А русская эскадра под брейд-вымпелом вице-адмирала Рожественского приближалась к Доггер-банке. Накануне плавучая мастерская “Камчатка” (из-за ремонта в машине) отстала от эскадры. Рожественский через русское посольство в Копенгагене был уже извещен, что в Северном море подозрительные миноносцы шляются по ночам без опознавательных огней, и потому адмирал велел эскадре усилить боевую готовность. Во избежание роковых ошибок все русские миноносцы заранее были отправлены впереди эскадры и уже находились во французских портах.
Флотская радиосвязь пребывала тогда в первозданном состоянии, называясь “беспроволочным телеграфом”, но радио уже играло большую роль. И вот около восьми часов вечера радиостанции русской эскадры стали принимать запросы с отставшей “Камчатки”, которая обращалась к броненосцам эскадры, запрашивая их: “Покажите ваш курс... обозначьте свое место прожекторами...” Это было подозрительно, и Рожественский, человек недоверчивый, велел отвечать туманно: “Держитесь ближе к Доггер-банке”.
– У меня, – сказал вице-адмирал, – нет уверенности, что это запрашивает “Камчатка”: кто-то играет на
