старавшихся анализировать причины разгрома не только со стороны неудачной тактики боя, но и – политически… Отец сказал Никите:
– Не рано ли тебе ковыряться в наших язвах?
– Папа, это необходимо для будущего. Сейчас, куда ни приди, везде твердят стихи Владимира Соловьева: «О, Русь! Забудь былую славу, орел двуглавый посрамлен, и желтым детям на забаву даны клочки твоих знамен…» Бог уж с ним, с этим орлом, но согласись, что посрамление Руси было слишком жестоко!
Втайне Коковцев побаивался, что сейчас, после Цусимы, его устранят с флота, но, слава богу, под «шпицем» все-таки догадались считать его в отпуске ради лечения.
– Врачи советуют ехать на теплые воды. Это даже смешно, Оленька: после Цусимы искупаться в Биаррице…
Чтобы отвлечь жену от тягостных мыслей, Коковцев некстати помянул бал в Зимнем дворце; реакция Ольги Викторовны последовала совсем не та, какую он ожидал.
– Мог бы и не вспоминать, – сказала она. – Я расплясалась там, будто последняя деревенская дурочка. Если бы знать, какие страшные беды готовил всем нам этот вечер!
– Ну, прости. – Коковцев заговорил совсем о другом: – Кажется, сейчас на флоте возможны всякие перемены.
– Перемены? – хмыкнула Ольга. – Владечка, может, для тебя будет лучше именно сейчас подать в отставку?
Разговор об отставке был неприятен Коковцеву:
– А все эти годы – кошкам под хвост? Сам не уйду. Пусть выкидывают, если так надо… Я готов! Знаю, что под «шпицем» найдутся люди, которые несмываемое кровавое пятно Цусимы постараются размазать в грязную кляксу…
Отослав прислугу, Ольга тряскими пальцами сама прибирала со стола посуду. Коковцев неспроста завел речь о переменах. Четверть века подряд во главе русского флота стоял (вернее –
Коковцев жалобными глазами досмотрел, как его жена закончила убирать посуду.
– Все бы ничего, – сказал он ей, – но меня огорчает, что министром стал Бибишка – Бирилев, немало испортивший крови покойному Степану Осипычу… Этот «маляр» и меня не терпит!
– Не лезь к нему на глаза, – рассудила жена. – Самое лучшее сейчас: вести себя тихо, не привлекая внимания…
Но случилось обратное: Коковцев выступил в печати, яростно порицая тех критиков, которые, сидя на берегу, пытались вразумить читателя, что в море случилась беда только оттого, что адмиралы их не слушались. Широкого понимания цусимской катастрофы в стране еще не было. Популярное «Новое время» печатало корреспонденции одного громовержца, считавшего себя знатоком морских вопросов лишь на том веском основании, что он два года служил в Либаве… полицмейстером! Конечно, два года подряд таская матросов до своего участка, он уже возомнил себя великороссийским Нельсоном. Коковцева коробило от невежества журналистов, он открыто негодовал:
– Акулы всегда плывут за большими кораблями, ожидая, не сбросят ли с кормы покойника, чтобы они могли нажраться!
Его не раз предупреждали друзья, чтобы он не ратовал за Рожественского, ибо сейчас, напротив, стало очень модно оскорблять адмирала на каждом перекрестке.
– Но я хочу надавать пощечин тем негодяям, которые раньше подхалимствовали перед Рожественским и которые теперь оплевывают его эполеты, желая вызвать одобрение своему хамству…
При министре Бирилеве нельзя было рассчитывать на успешную карьеру. В этом Коковцев и сам убедился, случайно повстречав Бибишку под сводами торжественного Адмиралтейства.
– Зайдите ко мне, – велел Бирилев.
В кабинете, наедине, он сказал с усмешкой:
– А что вы там пишете?
– Извините – правду!
– Правда в наши времена подвержена строжайшей цензуре. Я вам заявляю об этом без тени намека на юмор. Ради всего святого, ничего не публикуйте без моего одобрения.
– Как же вы не понимаете, – возмутился Коковцев, – что я могу уговорить дворника, и пусть он за трешку возьмет на себя грех подписывать мои статьи своим кондовым именем.
– Но вы же – офицер, вам честь того не позволит.
– В том-то и дело! А сохранение тайны всегда будет способствовать.развитию клеветы и всяческих мерзких инсинуаций…
Бирилев ответил, что по указанию императора образована авторитетная «Следственная комиссия по выяснению Цусимского боя» [12], и, ежели Коковцеву угодно осветить некоторые моменты катастрофы, он может дать показания в комиссии, за что она будет ему благодарна. Последнее замечание министра напоминало ловушку, и Коковцев решил не внимать предостережениям министра.
Но как сигнал боевой тревоги взбудораживает корабль, так в один из дней звонок телефона буквально взорвал тишину уютной барской квартиры на Кронверкском.
– Что еще там, Владя? – спросила жена.
– Меня привлекают к суду.
– Тебя? За что?
– За Цусиму… Vae victis!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Еще один звонок, не менее опасный.
– Это я, – женский голос (с придыханием).
– Простите, но – кто вы?
– Ивона. Я, кажется, уезжаю.
– Куда?
– А если в Париж?
Что за глупая манера отвечать вопросами!
– Нам следует повидаться, – сказал он.
– Конечно… Мне ждать?
Ольга Викторовна догадалась:
– Это телефонировала мадам фон Эйлер?
– Да.
– Что ей от тебя надобно?
– Желает знать о последних минутах Лени.
– Своего фон-мужа? Зачем?
– Вполне естественное желание.
– Если так, пусть придет к нам, ты расскажешь.
– Она стесняется.
– Удивлена – почему?
– Ты у меня все-таки светская дама, а Ивона осталась парижской простушкой, и она сама это понимает.
– Простушка никогда бы этого не поняла… Бог с ней!..
Вскоре Владимир Васильевич сообщил жене, что вопрос о сдаче миноносца «Бедовый» с Рожественским на борту выделен комиссией в особую секретную папку.
– Владечка, а что это значит?
