может паклей заткнуть эти фонтаны мудрости в Таврическом дворце? Неужели и дальше служить с оглядкой на Гучкова и прочих господ, которые в наших делах разбираются, как свиньи в апельсинах.
– Надо! Надо прислушиваться к голосу общественного мнения. Вы поговорите с Эссеном, а я, извините, сейчас занят…
Вернувшись домой, Владимир Васильевич сказал супруге, что не узнает прежних офицеров русского флота:
– Кого я раньше встречал без рубля в кармане, теперь, заняв кресла под «шпицем», раскатывают в собственных автомобилях. Говорят, у многих завелись солидные счета в банках. Не хочу верить сплетням, будто и Григорович наживается от программы строительства флота… Ну, с каких бы шишей я мог бы завести для себя автомобиль? Да и какой из меня шофер?
– До первого столба, Владечка…
На шоферов тогда смотрели одинаково, как и на авиаторов. Почему-то считалось, что люди этих профессий все равно добром не кончат. А потому самые прекрасные женщины спешили исполнить любое желание героев, готовых свернуть себе шеи на первом же повороте.
В радости Ольга заметила и удрученность мужа:
– У тебя что-нибудь не так, как тебе хочется?
– Да. Меня неприятно удивило, что Колчак, будучи командиром эсминца «Пограничник», значится и флаг-капитаном Эссена, которого я никак не могу поймать за хлястик…
Эссен гонялся по шхерам, викам и зундам Балтики, словно настеганный; за ним гонялись дивизионы, отряды, дивизии и эскадра. Коковцев испытал ущемление самолюбия, когда Николай Оттович, ссылаясь на занятость, доверил вести беседу с ним своему флаг-капитану. Колчак же разговаривал слегка небрежно, как мэтр с профаном, жаждущим поступления в его масонскую ложу. Он сразу предупредил: война с Германией (а возможно, и со Швецией) начнется в 1915 году.
– В этом нас убеждает тщательный анализ всей военной и политической схемы Европы. Таким образом, эта война никак не может стать для России войной непредвиденной – она попросту запланирована нами заранее, нападение же будет совершено не Россией, а непременно германцами со шведами.
– Вы не ошибаетесь в сроках начала войны?
– Ошибка допустима. Плюс – минус шесть месяцев.
– Готов ли флот отразить нападение немцев?
– Нет, не готов! – Колчак в резких выражениях разругал канцелярщину и волокиту в судостроении, где чертежи застревают в тормозах бюрократии, на каждый болт или пружину надобно сочинять по десять рапортов. – Болты болтают! – заключил он речь каламбуром. – С дредноутами опаздываем на три года, с эсминцами и подлодками тоже не справляемся…
Владимир Васильевич не мог скрыть своего огорчения, когда Колчак сказал, что Школе юнг требуется толковый начальник:
– Вы же сами и подали флоту эту идею о юнгах…
Но одно дело идея, а другое практика: возиться с мальчишками, которых нельзя даже выдрать как следует, для этого нужен особый талант, который на базаре не купишь.
– Неужели мой опыт миноносника уже ненадобен?
– Мы не хотели обидеть вас, – отвечал Колчак (и этим «мы» он как бы поднимал себя выше Коковцева). – Николай оттович уважает вас. Но именно он и выразил сомнение в вашей готовности для эсминцев, скорости которых резко повысились. Ведь сейчас даем играючи тридцать узлов!
– Я вполне здоров для таких скоростей.
– Но турбина еще здоровее, – ухмыльнулся Колчак.
Коковцев сказал, что среди миноносцев на Балтике есть старые «немки», строенные в Германии, одряхлевшие «француженки», строенные во Франции: согласен и на малые обороты.
– Тогда подождите, что скажет Эссен, а Эссен успокоится лишь к зиме, когда Балтика замерзнет. Всего доброго…
Свою обиду Коковцев высказал Коломейцеву, который к этому времени тоже обзавелся адмиральским лампасом.
– Я не понимаю, ради чего Эссен обнюхивает Колчака? Говорят, знающий минер. Допускаю. Однако он рассуждал со мною так, будто сейчас пошлет меня в прихожую, чтобы я в зубах притащил ему ночные шлепанцы… Каков камуфлет?
– Обыкновенная выскочка, – отвечал Коломейцев. – Мы уже по трапам гремели, когда этот Санька Колчак соблазнял барышень тянучками без бумажек… Карьерист! К тому же, заметь, якшается с Гучковым, а мы разве испоганимся в думской мрази?
Над русской столицей просыпался первый чистейший снег, когда с Амура приехал навестить родителей молодой лейтенант Никита Коковцев. Он принес в квартиру, прогретую каминами, морозную бодрость далеких просторов и молодости, наполнил комнаты хрипловатым баском человека, наглотавшегося сибирских вьюг и ветров. Никита растряхнул перед матерью подарок – шкуру уссурийского тигра, убитого им на охоте.
– Каков злодей? Сожрал четырех собак, трех китайцев и одну русскую бабу, о которой в Сретенске все знали, что она воровка… Тебе, мамочка! Будешь класть под ноги в спальне.
На вопрос, как его молодая жизнь, сын дал ответ:
– Если покровителем водолазов и подводников служит Иона, побывавший во чреве китовом, то для нас, амурцев, свят останется Иов Многострадальный… Ты был прав, папа: живу в бараке, топлю по ночам печку и читаю Гегеля, размышляя. Можете и поздравить: перед вами командир канонерской лодки «Орочанин», построенной далеко от Амура – на Волге, в Сормове!
Мать смотрела на него влюбленными глазами. Когда Никиту отослали принять ванну после дороги, она сказала мужу:
– И ты еще смел говорить, что он не твоя копия? Да весь в Коковцевых… Хотя, – помрачнела Ольга Викторовна, – бедный наш Гога был еще больше похож на тебя.
За столом сын рассказывал, каково было на Амуре, когда в Маньчжурии свирепствовала чума, а Благовещенск, еще не забывший обстрелов «боксеров», жил в тревоге.
– Тревога была и на флотилии! Мы охраняли город, боясь нападения, в затонах держали наготове пулеметы и десантные пушки системы Барановского, по ночам освещали китайский берег прожекторами. Если б не эта готовность флотилии к бою, китайские дипломаты не уступили бы нам в свободном плавании по Амуру, Сунгари и Аргуни с Шилкой… Вот так и живу!
После завтрака Никита заглянул в комнату Игоря:
– А каковы успехи моего братца в корпусе?
– Его теперь не узнаешь, – сказала Ольга Викторовна. – Такой стал высоченный – под потолок, я едва достаю ему до плеча. Сейчас повадился проводить воскресенья на скеттингринге Марсова поля, катается на роликах, как метеор. И, кажется, уже влюблен в одну глупенькую гимназисточку.
– Весь в Гогу! – сказал Никита. – Будет сорвиголова…
Вечером отец с сыном (тайком от матери) вели разговор.
– А ведь я, папа, с приветом к тебе – с Амура.
– От кого? Я ведь там никого не знаю.
– Атрыганьева помнишь? Геннадия Петровича.
– Господи, конечно! А что с ним?
– Он на Амуре. Водит пассажирские пароходы, превосходный знаток речного фарватера и перекатов, его лоцманскими услугами пользуется наша флотилия. Чудесный и добрый человек!
– Да, да, – подхватил Коковцев, – он всегда таким и был, очень милый, но в маске некоторого мефистофельства. Геннадий Петрович, помню, был отчасти подвержен кастовости.
– Он очень изменился с тех пор, папочка.
– Наверное, уже состарился, одряхлел?
– Да нет. Женщины от него без ума! Только иногда, – сказал Никита, – Атрыганьев начинает ходить кругами…
– Кругами? Как это понимать?
– А так. Идет себе по улице, как и все добрые люди, и вдруг ни с того ни с сего начинает описывать
