Но ее никто и не удерживал.
Эпилог
Небо было низкое, оплывшее тяжелыми сизыми тучами. А там снег первый начал срываться, когда богатая весельная ладья подошла к крутому бережку у соснового бора. Корабелы причалили умело, скинули сходни, один из них соскочил и протянул руку боярыне, важно сошедшей на усыпанную хвоей землю.
— Ожидать вас, сударыня Малфрида?
Чародейка и впрямь смотрелась боярыней: черной лисы пушистая шапка, такой же воротник на крытом алым сукном охабене. Можно даже рассмотреть богатые колты, свисающие вдоль разрумянившихся от холода смуглых щек, варежки на руках ярко вышиты, даже бисером поблескивают. А ведь ранее Малфрида к нарядам была равнодушна. Теперь же хотела поразить мужа, вновь глянуться да понравиться. Хотя и так знала — она ему краше любых писаных красавиц, каких на праздниках Лелей и Ладой выбирают, каких в хороводы зовут.
— Возвращайтесь, не надобны больше, — ответила она ожидавшим корабелам.
Они и отчалили. Один даже спросил негромко у того, что помогал чародейке сойти:
— Ну что, не сглазила тебя ведьма княгини?
— Мне-то что? У меня вон какой оберег, — ответил тот и достал из-под мехового ворота медный крестик на бечевке.
Малфрида не слышала, даже не оглянулась на скрип уключин уплывавшего корабля. Она стояла и вдыхала холодный, наполненный запахом хвои воздух, смотрела на изредка падавшие мелкие снежинки. Как же здесь все было знакомо! И этот бережок, и тропинка, ведущая вверх, и пожелтевший камыш у заводей. Как она рада, что снова тут! И зачем убежала отсюда, охваченная обидой и яростью на того, лучше которого для нее нет во всем подлунном мире — ни за степями, ни за морями дальними.
Она пошла по тропинке под застывшими соснами, сперва шагала медленно, потом быстрее, потом вообще побежала, подхватив полы длинного охабеня, путаясь в подоле юбки. Вон и усадьба ее впереди, высокая кровля шатром поднимается, дымок вьется над стрехой. Дома ее муж, очаг растопил.
Малфрида уже коснулась калитки в плетне, когда скрипнула дверь и на крылечко вышел сам Малк Любечанин. На ходу накидывал полушубок, смотрел внимательно.
Малфрида сначала лишь улыбнулась, догадавшись, что ее умевший читать мысли муж, как и ранее бывало, почувствовал ее приближение еще издали, вышел встречать, смотрит вон…
Однако он не поспешил к ней, просто глядел на приближающуюся в богатом наряде ведьму — строго и пристально глядел, даже брови сошлись под удерживавшим длинные волосы ремешком. Малфрида вдруг почувствовала, что что-то не так. Не кинулся муж навстречу радостно, не распахнул объятия, не светится от счастья. И она осталась стоять у калитки, будто не смея войти в собственный двор, будто его строгий взгляд ее удержал.
— Или не рад ты мне? — спросила растерянно. — Или все еще обиду таишь?
И зачем спрашивала, когда Малк и так мог прочесть ее удивление и даже оторопь.
Он все же шагнул к ней, стал медленно приближаться — высокий, плечистый, синеглазый. Легкие снежинки ложились ему на длинные русые волосы, сам двигался беззвучно, как еще волхвы обучали, — простые смерды такой легкости не имеют: им что на сучок ногой наступить, что ветку зацепить, что пятой землю примять — все едино. Эка невидаль в этом мире, когда человек свой след оставляет, думая, что он тут главный. Малк же по еще волховской выучке двигался так, чтобы и в собственном дворе оставаться легким и бесследным. Даже сошел с уже заметенной снежком тропки, легко, как олень, шагнул по опавшей хвое, приблизился неспешно. Но взгляд его по-прежнему оставался суровым, и Малфрида впервые пожалела, что она не умеет мысли читать, а потому и не поймет, что у мужа на уме. Неужто по-прежнему сердит, что надолго оставила его? Характер хочет показать? Или просто не рад? Может… разлюбил?
Однако кто может разлюбить чародейку? От таких, как она, не отказываются. И Малфрида улыбнулась ему ласково, блеснула зубами, поманила нежным взглядом.
И тут Малк сказал:
— Не ждал я тебя. Думал, что не простишь. И горько мне было, одиноко. Совсем было извелся… Потом прошло.
— Почему прошло? Я ведь опять здесь! К тебе рвалась, о тебе думала.
— Зачем?
Это его «зачем» она получила, как отравленную стрелу. Даже пошатнулась. А Малк вдруг заговорил — быстро, решительно, не сводя с жены твердого взгляда своих обычно ласковых, всепрощающих глаз. И она узнала, как он горевал, когда понял, что обиду жестокую суложи своей нанес, думал, не вернется, не простит за то, что христиан привечать начал. В глубине души он даже мог понять ее обиду: их ведь обоих воспитывали и обучали древлянские волхвы, которые дали обоим зарок — для чародейства нет страшнее врага, чем поклонники Иисуса Христа, нет более мощной и развеивающей чары силы, чем чужая вера христианская. Малк понимал, как для Малфриды важно быть в стороне от всего этого, ибо она вся была самое что ни на есть истинное волшебство, ей без колдовства и жизнь не в радость…
Да, он все это понимал, но его душа, его разум и его сердце желали совсем иного. И ему нравились христиане — своей сплоченностью, своим всепрощением и уживчивостью, своей добротой и убежденностью в истинности того, во что верили.
— Зачем ты все это мне говоришь, Малк? — негромко спросила Малфрида. И вдруг неимоверно испугалась, даже задохнулась от обуявшего ее ужаса. Нет, нет, только не это!
И все же она произнесла:
— Ты стал христианином?
— Да.
У нее заболело сердце. Когда заговорила, даже голос отдавал болью:
— Ты это сделал назло мне? Отомстить хотел?
— Нет. На это было много причин. Меня тянуло к христианам, мне было хорошо с ними, интересно их слушать, нравилось находиться там, где молятся. На меня тогда накатывало ощущение покоя и благодати,
