еще при Олеге делался, да при Игоре в том подтверждение было. А ромеи, они к законам уважительно относятся, по любому поводу их не нарушают.
— Что значит «по любому поводу»? Чай, я не купчиха какая, на торги прибывшая. Я сама государыня! Мне можно и особую честь оказать.
— Ну вот и подождем, когда к нам из Палатия прибудут. Думаю, скоро уже.
Ждать пришлось долго. Только когда уже совсем смерклось, к русским судам приблизилась ладья с государственными чиновниками. Сфирька поспешил заверить Ольгу, что это сам эпарх Феофил явился, а он градоначальник константинопольский и очень высокий чин в Византии. Но княгиня все же с трудом сдерживала раздражение. Смотрела надменно на этого холеного хлыща в богатой парче, а его спутников и вовсе едва удостоила взглядом. И хоть эпарх держался уважительно, улыбался, бормотал приветствия, Ольге хотелось знать лишь одно: когда базилевс Константин пригласит венценосную гостью в свои палаты?
— Увы, великая госпожа, — развел руками эпарх Феофил, — я не правомочен назвать вам время приема у базилевса. Светлейший и божественнейший Константин Багрянородный почти ежедневно принимает послов со всего света, и он уделит вам время, когда оно у него появится. Но вы не должны гневаться. — Грек протянул руку, видя, как затрепетали ноздри этой красивой девицы в венце (эпарх Феофил был в глубине души поражен, как молодо выглядит правительница варваров с Руси). — А пока наисветлейший посылает вам эти дары, а также свое приветствие и надежду на скорейшее свидание. Однако это случится немного позже. Пока же вам надлежит оставаться на корабле. Мои люди посчитают, сколько спутников с вами, определят, куда их поселить, и займутся переписью товаров.
Ольга молчала, слушая священника Григория, который переводил сказанное. Она и сама уже все поняла, поэтому в какой-то миг резко произнесла по-гречески:
— Но ведь все это займет немало времени?
Эпарх только смотрел на нее, не выказывая удивления, что гостья из Руси его речь поняла, и не смущаясь, что в голосе ее слышался гнев. И опять стал повторять, что все должно быть учтено, что просто так дела в Богом хранимом Константинополе не делаются.
Княгине пришлось смириться. А ее спутницы даже захныкали: так утомились в дороге, так хочется отдохнуть под крышей, а не болтаться на волнах. Да и поглядеть, что за диво такое Царьград, хочется. Вон и с ладьи видно, что там, за оградами мощными, нечто невиданное и непривычное для них располагается, а им сиди тут…
Ольга понимала своих женщин, но молчала. Не хотела показывать, как рассержена. Она давно уже считала себя достойной и великой правительницей, привыкла, что люди при ней смиряются, уважают ее волю. А тут — пусть и выразили почтение, но держат осторонь — будто недостойную, будто одну из многих, кто является в Константинополь. Но ведь и впрямь все стремятся к этому чудо-граду, называют его Столицей Мира, стараются добиться милости от византийских правителей. Ольга поняла, что шуметь и требовать от ромеев особого расположения для себя все равно что гоголем вышагивать перед плетнем — сколь угодно выпячивайся, но реакции не дождешься. Что ж, придется принять их условия. Ну не для того же она проделала такой путь, чтобы разобидеться и поворачивать назад. Да и наслышана была о высокомерии ромеев. Ладно, подождем.
Пока же она угощалась дарами с императорского стола. После того как в пути столько питалась вяленым мясом да рыбой, изысканные яства из дворца пришлись как нельзя кстати. В больших плетеных корзинах слуги эпарха вносили на корабль всевозможные кушанья, давая тем самым понять, что прибывшим предстоит ужинать на кораблях. Феофил перед уходом подтвердил это: гости с Руси появились у стен Константинополя столь неожиданно, что они теперь должны приготовить в городе для них постой и обустроить княгине полагающиеся покои…
— Не иначе как в предместье при монастыре Маманта нас поселят, — заметил Сфирька, разламывая сочный фиговый плод. И пояснил: — Там всегда русов селили, и это наши ихнего святого Маманта в просто Маму перенарекли. Так и говорят — у Святого Мамы. А что, там вполне удобно, есть где расположиться. И, видать, чтобы проследить за всем, забрали они с собой твоего Григория, ему отдадут распоряжения — грек все же, единоверец. Но, думаю, они у Григория много будут вопрошать о твоих планах, так у них тут заведено.
— Пусть, я то понимаю, — отозвалась Ольга, откидывая крышку очередной корзины. — О, матерь Макошь, да что они, за коз нас принимают, что столько травы передали?
Действительно, у ромеев было принято поглощать немало всевозможной зелени во время трапез. Но все же был среди гостинцев и запеченный до хрустящей корочки молочный поросенок, тонкие копченые колбаски; особо русы обратили внимание, что дичь была преподнесена в собственном оперении, но, когда они под общий хохот ощипали этих перепелов и фазанов, оказалось, что приготовлены они совсем недурно. Понравился русам и вкусный пшеничный хлеб, по которому за время пути все очень соскучились. Однако больше всего среди подношений было всевозможных фруктов: дынь и винограда, фиг, гранатов, апельсинов — все это было незнакомо, узнаваемыми оказались только груши и яблоки. Зато все порадовались, обнаружив три больших кувшина с вином — темным и густым, легким розоватым, сладким светлым.
Русы с удовольствием выпили за счастливое прибытие, вскоре охмелели, громко распевали песни над затихающим к ночи Золотым Рогом.
В какой-то миг Свенельд заметил стоявшую на корме корабля ведьму. Она мало принимала участия в общем веселье, больше смотрела на громадные строения Константинополя, на купола церквей, на выступающие на небе кресты над храмами.
— Ну, что скажешь, краса моя? — Варяг подошел к ней, держа в руке чашу со светлым вином. — Как по мне, то пусть и странно приняли нас ромеи, но не пожадничали. А у них тут, — он сделал жест, — богато.
— И все такое чужое, — негромко отозвалась ведьма. — И мы здесь чужие.
— А то, конечно, чужие. Земля-то ромейская.
— Христианская земля, — холодно уточнила ведьма. — Я словно чую, как нечто враждебное и не принимающее меня окружает, обволакивает… давит.
Свенельд повел плечом, озадаченно нахмурился. Нет, не давит ничего, нормально все.
Малфрида лишь ответила:
— Это не мой мир. Я тут слаба.
