отпустили ее на все четыре стороны. Вот тогда бы она и уехала отсюда, вернулась бы на Русь, не ожидая, пока княгиня дела свои уладит с ромеями.
— Я так не могу поступить, — решительно отрезала Малфрида. — Как же я уеду? Как оставлю княгиню?
Свенельд отвел взгляд. Ну как ей скажешь, что у Ольги как раз из-за Малфриды не ладятся дела? Что по сути они обе теперь — и Ольга, не принимающая условия ромеев, и Малфрида, тут оказавшаяся, — стали пленницами Византии, и чем теперь дело обернется, еще не ведомо. Поэтому варяг только и буркнул, мол, могла бы Малфрида принудить Никифора и до осенних холодов охранять ее от церковников.
Ведьма не понимала, зачем такое требовать. Ведь базилевс со всеми его отговорками не может так долго откладывать прием русской правительницы. Полтора месяца суда Ольги стоят в Золотом Роге, купцы торги ведут, а по договору они вправе тут три месяца обитать и Византия им никакого зла чинить не может. Даже месячину на содержание выдает и охраняет их, пока срок не минет. Так что до холодов тут им ждать не придется. И уж как не тешится своей гордыней базилевс Константин, но княгиню вскоре примет. А уж до полной луны Малфрида охрану себе обеспечила. Потом же, глядишь, и настанет срок уплывать. Ибо какая охота ромеям и княгиню, и свиту ее немалую так долго на хлебах своих держать? Разорительно, однако.
Рассуждала-то она разумно… но не как ведьма. Будь в ней прежняя сила, она бы опасность почувствовала. Свенельд спросил: а если Малфрида даже в граде христиан может ворожить, значит, силы в ней какие-то имеются? Может, она тогда того… поднимет цепь, закрывающую Золотой Рог, откроет кораблям проход в Босфор да пошлет попутный ветер до самого устья Днепра?
— А договор как же? — удивилась чародейка.
Свенельд даже сплюнул сквозь зубы. Ну, чисто дите малое. Стал уверять, что ранее русы силой оружия вынуждали Византию принимать их условия, а из этого посольства может и не выйти ничего. К ромеям как-никак княгиня прибыла, правительница целого края, а они ее как простую купчиху у порога держат да всякими проволочками изнуряют.
Малфрида со вздохом ответила после некоторого молчания: нет у нее прежней силы. Ворожить-то она может — тут и особого умения не надобно. А вот колдовать, как ранее, — нет…
— Ты только погляди вокруг, сокол мой, Свенельд. — Она указала на высившийся над водами залива город. — Сколько там церквей, храмов — и везде кресты, кресты, кресты. И повсюду люди, почитающие этот проклятый крест. И они все молятся, все вопиют к своему распятому Божеству. В колокола вон бьют… Я места себе не нахожу, когда они ударяют в звонницы. И все эти моления… Они словно душат меня. Тянут силы… Я будто в кольце тягучем, враждебном. И нет в этом краю волшебства дивного. Христиане молениями своими все тут уничтожили. Ни русалок не водится в этом море, ни водяных. Я вот по ночам в берега вглядываюсь, думаю, может, призрак хоть какой неуспокоенный там появится? Так нет этих призраков… Порой, когда ночь настает, мне иногда кажется, что кто-то наблюдает за мной, рассматривает. Но потом понимаю, что нет тут ничего. И как они живут без колдовского мира?
— По-людски живут, — отозвался варяг, выпрямляясь и разминая тело после сидения на настиле корабля.
Ну не скажешь же ведьме, что и без чародейства простые люди могут существовать, да и сам Свенельд порой думает, что без этих темных сил людям было бы спокойнее. Насмотрелся он на своем веку, каковы эти силы колдовские и к чему они приводят. Даже схлестываться с ними приходилось. И сохрани боги еще раз подобное пережить! Зато другое его тревожило: как в таком мире христианском может не погаснуть волшебная живая и мертвая вода?
Малфрида успокоила: ларчик-то с водой тут, на судне, припрятан. И пока она его хранит, пока шепчет заговоры, мерцает чародейская водица. Да и то, что от христианского берега морской волной они отделены, тоже оберегает чародейскую силу воды. Хорошо бы еще монахи со своими молениями и псалмами подальше держались. И чего им приспичило кружить вокруг места, где русские суда стоят на якоре?
Свенельд ничего не ответил. Разве сама не догадывается, что после того, что с ней во Влахернах сделалось, монахи так просто от нее не отстанут? Он спрашивал Малфриду, чего это она такое вытворять в церкви начала, она же в ответ — не помню ничего. Плохо ей сделалось, душно, боль разлилась в теле… И все, сплошной мрак, беспамятство. Даже сама спросила варяга, как ей удалось выбраться из храма. Свенельд лишь ответил, что, когда она упала, он вынес ее и доставил на корабль. А какова она была в тот миг, рассказывать не стал. Жалел ее, видел, что ведьма была напугана. Ну а что ее за дьяволицу тут приняли, она и сама должна понять, что такое тут не приветствуется.
Зато ее затея взять в охранники Никифора Фоку какое-то время и впрямь срабатывала. Его люди кружили на челнах вокруг «Оскаленного», отгоняли людей патриарха. И спокойно было… несколько дней. А потом как-то под вечер, когда Малфрида мыла голову нагретой на солнце водой, к кораблю неожиданно, обогнув челны с охраной, подплыла лодка с монахами, и те, словно темные тени в своих длинных одеяниях, беззвучно полезли на борта, едва не схватили ее, полуодетую, мокрую. Свенельд с охранниками был как раз за палаткой, в другой части ладьи, — ушли, чтобы ведьму не смущать, позволив поплескаться, — но тут ее крики услышали, возню какую-то, корабль закачался. Луна уже достаточно подросла, русы кинулись на шум и увидели, как монахи волокут извивающуюся женщину к борту, пытаются передать ожидающим в лодке сотоварищам. Но не успели, когда на них наскочили русы. Опять вышла потасовка с мордобоем. За оружие браться было нельзя, ибо за убийство своих в Царьграде разбирательств потом не оберешься. Вот и пошли лупить кулаками христиан, только выкрики да стоны стояли. Монахи, ясное дело, не соперники русам в кулачном бою, да только много их прибыло. А Малфрида вырвалась во время потасовки, метнулась туда, где оружие лежало. Она про запрет кровопролития не догадывалась, поэтому так и наскочила с мечом, растрепанная, полуголая, визжащая. Хорошо, что Свенельд успел ей подножку подставить до того, как она пустила в ход булат. Но и монахи, уже достаточно получившие, от визжащей бабы с мечом шарахнулись, стали прыгать с корабля в воду, цепляться за борта отплывающих лодок.
— Дьяволица! Бесовское отродье! — кричали.
— Сами вы… отродье! — погрозил им вслед кулаком Свенельд.
Но тут к «Оскаленному» подоспела лодка с охранниками Никифора Фоки. Люди патриарха связываться со стражами не стали, хотя и укоряли тех, что-де неладно, что они мешают священнослужителям выполнить свою миссию, покрывают озлобленное порождение тьмы. Правда, вскоре перестали шуметь, заметив среди охраны племянника Никифора, молодого Иоанна Цимисхия. И когда тот скинул капюшон и зычно выкрикнул свое имя, то уже ни о каком споре с прибывшими не могло быть и речи. Уплыли восвояси, громогласно распевая псалмы. Иоанн же неожиданно приказал гребцам своей остроносой монеры причалить к русскому судну.
Он взошел на борт и, откинув плащ, из-под которого сверкнула богатая одежда полувоенного, полусановничьего покроя, шагнул к палатке Малфриды. С ним был толмач, который перевел еще бурно дышащему после драки Свенельду, что Никифора ныне нет в городе, он проводит смотр войск, а потому
