— Юра, Юра! — остановила его. — Ты слишком увлекся.
Освободившись из его рук, она некоторое время шла молча, хотя и не похоже было, чтобы сердилась. И не забывала, оказывается, о своем.
— Ну давай поразговариваем снова о том, с чего ты начал, — напомнила она. — Ты пойми: в наш век, когда молодые люди вот-вот разучатся говорить друг другу чистые искренние слова, когда быстро женятся и через год расходятся, им просто необходимы вот такие откровения, что ли. Да еще когда они от молодого исходят… Ты не представляешь, сколько получишь писем от девушек! — попробовала она соблазнить и этим.
И ведь сумела! Только не завтрашними письмами от девушек, а тем, как сама говорила с ним. И тем, как слушала. И тем, как радовалась его словам. В какой-то момент он уже и не понимал, к кому обращается, — не к ней ли самой?
Он видел, что она довольна, — и доволен, почти счастлив был сам. Пригласил ее в кино. Немного подумав, она согласилась: «Была не была!»
Билеты они взяли в самый последний ряд, то есть, собственно, Юра взял, и не без умысла. Уединившись, полузабывшись, они целовались там, как десятиклассники. Никакого кино, конечно, не видели. И когда пришло время уходить, Юра — опять не без умысла! — предложил:
— А что, если мы все-таки посмотрим эту картину?
И ведь действительно снова купили билеты, отсидели еще один сеанс… и опять не видели фильма.
Что же это все-таки было с ними, если поразмыслить на трезвую голову? Может быть, что-то сверхъестественное, нереальное? Может быть, все это происходило на экране, а они были только лишь честными, сильно сопереживавшими зрителями? Ведь в реальной-то повседневной жизни такого с людьми, наверное, не случается. Чтобы два раза встретились — и сразу такая любовь? Не просто любовь, а словно бы взрыв любви, настоящее безумие… прекрасное безумие.
Нет, не всё мы знаем о любви, не всё!
Без вина пьяные, бездумно счастливые, брели они потом по сумеречным улочкам-закоулочкам и оказались в чьей-то пустой квартире, где Ева почему-то должна была взять соковыжималку. Как потом выяснилось, это была квартира ее родителей, куда-то уехавших… Ева искала соковыжималку и показывала фотографии своих стариков, совсем не старых на этих снимках. Попалась фотография маленькой голенькой девочки, которую Ева быстро перевернула. «Дочка?» — спросил Юра. «Да нет, мама… в дочкином возрасте».
Они все время о чем-то говорили, хотя не смогли бы потом вспомнить, о чем именно. Все обволакивалось какой-то словесной дымкой, все уходило в нее. И случилось в тот вечер то, что нередко случается между мужчиной и женщиной, только, может быть, не всегда столь неожиданно.
Юра внутренне ахнул от удивления, восторга… и ужаса. От ужаса потому, что Ева была замужней, чужой, и еще потому, что все происшедшее здесь было резким контрастом той чистой радиопроповеди, которую он только что произносил и которая находилась тут же у кровати, в «Репортере», готовая обличительно зазвучать.
Прекрасное безумие продолжалось и дальше. Временами у Юры возникала даже такая иллюзия, будто есть у него теперь жена и дом, что он, можно сказать, семейный человек. Ева не мешала ему так думать, только просила не торопить ее и вообще не говорить пока что об их будущем. Ей было нелегко — он понимал это. И не торопил. Ему ведь не к спеху, у него «в запасе вечность». Поскольку им двоим все совершенно ясно теперь, поскольку они уже знают, что созданы друг для друга, то спешить им незачем и даже не нужно. Наоборот, все надо делать основательно и серьезно.
Плохо было лишь то, что Ева никак не отваживалась на разговор с мужем. Юра и тут понимал ее. Муж был намного старше ее, он был для нее и учителем, и большим другом… Но раз уж решили, надо когда-то отважиться. И Ева обещала: «Я скажу, скажу… Он поймет, он простит. Не сказать — это уж совсем подло, правда?»
Потом у Евы появился какой-то мистический страх за жизнь дочери. Она стала думать, что, если уйдет из семьи, дочь обязательно погибнет.
— Да воспитаем мы ее! — обнадеживал Юра. — Моя маманя троих вырастила, теперь за внуков возьмется.
— Ах, Юра, Юра, добрая ты душа! — вздыхала Ева.
Когда оставалось всего три дня до отъезда Юры, она взмолилась:
— Юра, милый, родной, самый лучший на свете, отпусти ты меня ради бога! То есть прогони, побей, оскорби последним оскорблением, чтобы невозможно было даже увидеться после этого. Я же — подлая, подлая. Неужели ты еще не видишь этого?.. Ну, сделай ты со мной что-нибудь, сделай!
— Иди домой и собирай чемодан, — сказал тогда Юра. — Быстро и сразу. Дочку заберешь потом, когда все немного отстоится.
Ева смотрела на него и не двигалась.
— Ну, пошли! — продолжал Юра. — Я возьму такси и буду ждать тебя за углом.
— За углом? — встрепенулась Ева.
— Если хочешь — пойду с тобой.
— За углом? — повторила Ева. И почти закричала: — Нет! Нет, Юра, нет! Нет!.
У них еще были и объяснения, и слезы, но Юра уже знал: домой он поедет один. И долго еще будет один..
Юра продолжал смотреть на скалу-стену и видел теперь только ее. Все промелькнувшее, все прожитое, хотя еще и не отжившее, осталось там, за нею, в том далеком отгороженном мире, где продолжается уже не очень понятная для него, какая-то
Надя ушла спать.
Внизу, на первом или втором этаже, тихонько открылась балконная дверь и негромкий женский голос спросил ночную тишину:
— Любка, ты все еще шаришься?
— Как же мне не шариться, если его, проклятого, до сих пор дома нету, — отвечала расстроенная Любка.
— Выпивши, дак и нету.
— Дак если б не выпивши, я и не шарилась бы…
Вот и такие бывают еще тревоги.
А по дороге, чуть в стороне от поселка, проносились бессонные «белазы», для которых что день, что ночь, что праздник — что будни — все одно.
Среди непреложных житейских правил Николая Васильевича было и такое: приходить на работу не позже семи тридцати, чтобы застать на месте ночную смену и своими глазами увидеть, что за ночь сделано, что недоделано, где напортачено. В восемь он был уже в прорабской, готовый и к разговорам со своими помощниками, и к докладам высшему начальству.
Когда был помоложе, он ездил в котлован на мотоцикле и тем экономил немного времени, мог вставать на четверть часа позже. Потом мотоцикл передал Юре, а сам купил «Запорожец», но тут никакой экономии не получалось, возиться с утра с машиной вскоре надоело, так что пришлось перейти на общий для всех, за исключением большого начальства, транспорт — автобус. Он оказался, кстати, самым удобным и бесхлопотным. «Запорожец» использовался теперь для поездок на дальнее, пока еще рыбное озеро Утиное, где особенно хорош бывал зимний, подледный лов. Ветры и морозы там тоже хороши, но против них старый солдат применил военную хитрость: попросил младшего сына Сергея прорезать в днище машины отверстие, и рыбку ловил теперь с удобствами. Прорубив лунку, он наезжает на нее своим «Запорожцем», опускает через отверстие крючок с наживкой, включает в салоне отопление и радио — и вот так промышляет. Не рыбалка, а настоящий кейф, как говорят молодые ребята. Даже в лютую метель можно рыбачить.
Для летней рыбалки у них с Юрой есть моторка — она стоит за перемычкой.
Но это все так, к слову, упоминается. Главное же было в том, что каждый день, иногда и в воскресенье, он появляется на работе не позже семи тридцати, независимо от транспорта, погоды и
