надежда перебросить отсюда одного паренька в бригаду Шишко.
Он остановился на краю соседнего с ливенковским блока и стал смотреть вниз, в выгородку, где шла работа. Просторный, объемом в тысячу кубов, деревянный короб был уже наполовину заполнен проработанным бетоном. Вчера начали, сегодня закончат. Идеальный вариант: за смену — блок!
Крановщик подавал в выгородку очередную бадью с бетоном. Стропальщик в своем желтом жилете командовал крановщику: «Вправо… влево… майна помалу… стоп!» Открыл затвор бадьи, и из ее горловины начала выползать серая и сырая, блестящая влагой масса. Она тут же слегка расползается, но все же лежит горкой. И тогда вступает в дело манипулятор — небольшая каракатица на гусеничном ходу, на электропитании. У нее длинный хобот с пятью подвесными вибраторами на конце. Женщина-оператор, симпатичная и решительная, двигает рычагами, и хобот тянется к горке бетона, а пять вибраторов впиваются в нее. Серая масса податливо растекается, горка расплющивается в лепешку. Два-три погружения — и нет больше никакой горки, есть ровная, увлажненная сверху поверхность. Бетон уложен. На него падает завихренный в выгородке снег и не тает. Новая бадья разгружается рядом — и снова все повторяется. Будет уложен слой по всей площади блока — можно укладывать новый. И так — пока не заполнится вся трехметровая высота выгородки. «Блок готов!» — доложит тогда довольный Ливенков, спустившись ради этого вниз, в прорабскую. Ему назовут номер следующего блока, где-нибудь по соседству. Да он и сам заранее знает свои блоки — все они расписаны еще в начале месяца. Знай переходи с одного на другой и поднимайся все выше.
«Бетонная плотина состоит из кубиков, — так начинал свой курс в новосибирском институте известный профессор-гидротехник. — Ее возведение можно уподобить тому, как дети строят из кубиков свои замысловатые сооружения. Кубик на кубик — у нас они именуются блоками — и вот вам столб, три- четыре столба — вот вам секция, а несколько десятков секций, примкнутых одна к другой, выстроенных поперек реки, образуют плотину. Чтобы блоки не смещались и не ерзали, есть у них на каждой плоскости выступ и выемка, так называемые штрабы, которыми и соединяется вся эта мощная кладка… А чтобы примыкание блоков было непроницаемо для воды, существует такая мудрая штука — цементация. Но это уже другая тема, другой разговор, мои юные коллеги…»
Юра наблюдал бетонирование сотни раз, ему здесь ничего уже не открывалось нового, и все-таки он частенько ловил себя на том, что стоит и смотрит на все это как будто впервые. Смотрит и смотрит — и ему не скучно. А то спустится в блок, что-то подскажет, где-то поможет — ну, хотя бы подержит, оберегая от гусениц, провода, пока женщина-оператор перегоняет свою машину на новое место. Лишний раз напомнит ребятам основной закон Густова-старшего: лучше прорабатывать бетон в углах выгородки!
Когда отец вводил Юру в курс его обязанностей на плотине, он беспрерывно повторял, что надо чаще наведываться в бригады. А когда Юра спросил, для чего же, отец и сказал с чуть заметной усмешечкой: «А для того, чтобы лучше прорабатывали бетон в углах». — «И все?» — так же усмехнулся Юра, принимая это за шутку. «Остальное подскажут и потребуют сами бригадиры».
В общем-то тут действительно было сказано многое — сумей только понять. Следить за технологией и быть поближе к бригадирам, чтобы им не разыскивать тебя слишком долго в случае какой-то надобности, — вот главная твоя забота, прораб. Наконец еще и так было сказано: «Для нас и просто посмотреть за работой — уже работа». Юре и это запомнилось.
Но сегодня он пришел не работу смотреть, а лишнего работника высматривать. И ему пора бы уже подозвать Ливенкова, завести разговор насчет взаимопомощи и соревнования, то есть наоборот — насчет соревнования и взаимопомощи. Но он все стоял и смотрел — и не мог оторвать Ливенкова от дела. Уж очень тут все шло хорошо, налаженно, и у старшего прораба не поворачивался язык, чтобы разрушить эту налаженность. Он представлял, как начнет кипятиться Ливенков, как прислушаются, а может, и вмешаются другие парни — и все настроение у них рухнет.
Он направился в бригаду Шишко с тайной надеждой, что и там как-нибудь наладилось дело. И попал как раз к такому моменту, когда над выгородкой висела, укоризненно покачиваясь, пуская струйки воды, полная бадья, крановщик из своего поднебесья гудел сиреной, требуя опорожнить посуду, а в самой выгородке пыхтели трое бетонщиков и сам Шишко, нарядившийся в желтый жилет стропальщика. Пока не было бадьи, он работал ручным вибратором, а теперь, бросив вибратор, спешил, тяжело увязая в сыром бетоне, на свободное место — принимать бадью. Остальные тряслись над работающими вибраторами. Их дожидалась еще одна порция бетона.
— Ну что, ударнички, зашиваетесь? — громко спросил Юра, возвышаясь над бортом и морщась от налипающего на лицо снега.
— Не видишь, сколько нас? — огрызнулся бригадир.
Юра еще с тех дней, как был сменным прорабом и особенно много времени проводил в бригадах, так и остался для многих просто Юрой, и к нему почти весь участок, по крайней мере все бригадиры обращались на «ты». Хорошо это или плохо для авторитета руководителя, он пока что не знал да и вряд ли сумел бы что-то изменить теперь. Оставалось положиться на время, которое само расставляет людей по ранжиру и определяет, кого называть по имени-отчеству, кого до седых волос по имени, а кого и по кличке…
— За то, что вас мало, благодарите своих друзей, — ответил Юра бригадиру.
Шишко промолчал, но один бетонщик, расслышав разговор, вставил:
— Благодарности начальство выносит, а наше дело — знай вкалывай.
— Я-то вынесу! — пообещал Юра. — Но на вашем месте я тоже устроил бы им…
— Темную, что ли?
— Можно и на свету.
Впрочем, не было никакого смысла вот так препираться или кого-то заочно прорабатывать — надо было прорабатывать бетон. Если в начале смены у них такая запарка, то и всю смену будут трепыхаться, как рыба в сачке. Чего доброго, еще бетон «закозлят». Отец разобидится. «В такой-то день!» — скажет.
Юра спустился в выгородку и пошел по сырому месиву к свободному вибратору. Надо поддержать у ребят дух и помочь выбраться из затора.
Взявшись за ручки вибратора, он повытащил его из бетона и включил. Вибратор затрясся, задергался в руках, будто хотел вырваться, не желая подчиняться чужому. Но Юра уже вспомнил все его повадки и не мешал ему ни трястись, ни дергаться, ни тем более погружаться в сырую массу, пахнущую не то болотом, не то прогрессом. Сложный аромат научно-технической революции… Двое других бетонщиков тоже поочередно вонзали в бетон вибраторы и сами врастали ногами в вязкую массу. Бригадир, опростав бадью, взялся за лопату и начал выравнивать да приглаживать бетон у стенки опалубки. А внизу под плотиной гулко бухнулась о землю неловко опущенная крановщиком пустая бадья, фыркнул нетерпеливый «белаз», пододвигаясь к ней кузовом, чтобы в одно опрокидывание снова наполнить ее.
Передышки теперь не будет, пожалуй, до самого обеденного перерыва, определенного каждой бригаде по специальному графику и рассчитанного только на то, чтобы спуститься вниз, дойти до котлованной столовки, громко названной «Столичная», побросать в рот достаточно сытный (если взять два вторых) обед, выкурить сигарету и вернуться в выгородку.
Юра быстро вспотел в своей нейлоновой, на подкладке, куртке и заметил, что ветер стих и начало пригревать солнце. Оно выглядывало из-за туч все чаще и светило все дольше. От высоких берегов било в глаза белое яркое отражение. Река сверкала мелкими, как чешуя, бликами и накатывала на перемычку сплошным серебряным наплывом, непрерывным и нескончаемым, словно какие-нибудь излучения. Уровень ее, кажется, поднялся, воды стало больше, она чуть-чуть угрожала. С праздничной улыбкой, весело, но все-таки предупреждала: «Вы со мной не очень-то шутите, ребята, я ведь ого-го-го какая!..» А на скалах и в логах лежал и дразнил глаз этот неурочный и тоже праздничный весенний снег. Голубым и белым стал мир. Тихо было. Только привычные, незамечаемые звуки стройки не прекращались поблизости и в отдалении. Природа же вокруг словно бы погрузилась в самосозерцание — и похоже было, что понравилась сама себе в нынешнем ангельском одеянии. Затаила дыхание. Широкой ясной улыбкой озарился весь чуть замороженный (а может, и завороженный) лик ее, и она нежилась теперь под солнышком, исходя свежей здоровой истомой. А в воздухе было что-то такое, что бесхмельно пьянило, размаривало и будоражило, рождая мечты и отвагу.
— Ну, парни, пошли теперь к девчатам, — сказал Юра, щурясь от снега. — Обед!
