гуру или философом, без сомнения, он может им стать, но молодые люди, страдающие шизофренией, должны обратиться к врачу, который вылечит их, и это может сделать только он [313] .
Тогда же, в феврале 1969 г., Джонатан Ритвоу в
К «Политике переживания» можно предъявить множество претензий – к беспорядочному стилю, к обилию смыслов и смысловых линий, не всегда согласовывающихся с названием и являющихся следствием того, что книга составлена из отдельных статей и выступлений. Как программа радикального преобразования она оставляет желать лучшего. Она несет два конструктивных предложения: более уважительный и внимательный подход к психически больным и открытие себя посредством темпорального разрыва с собственным эго. Однако мистический гуманизм Лэйнга выдвигает такую необходимую и ценную антитезу аналитической традиции радикальной социальной мысли. Это яркое, страстное напоминание о том, что совершенствование человечества – это прежде всего полноценная реализация опыта каждого отдельного человека [314] .
Вторая часть книги «Политика переживания» – «Райская птичка» – была оценена еще более противоречиво. Мать Лэйнга Амелия так и не смогла простить своему сыну этого текста. Она была действительно шокирована частотой употребления слов «fuck» в этом издании. Она переживала настоящий позор и опасалась, как бы книгу не увидели соседи. Но сплетни не заставили себя долго ждать: скоро многие знали, что ее знаменитый сын говорит о семье. Сын Лэйнга Адриан может найти только один ответ на вопрос, как Рональд мог написать эту книгу: она была создана под воздействием шотландского виски, калифорнийской травы и чешской «кислоты» в те часы, когда другие люди уже спят.
Дэвид Хоулбрук говорит, что описания «Райской птички» слишком детальные и ясные, чтобы отражать собственный психоделический опыт Лэйнга, и что, скорее всего, они воспроизводят шизоидные эпизоды его пациентов [315] . Любопытные догадки строит на этот счет Питер Седжвик. Он отмечает, что вряд ли можно предположить, что такое произведение можно было написать под влиянием единичного психоделического опыта или соприкосновения с шизофреническим опытом пациентов. Множество людей испытывают подобные эпизоды расширения сознания, но не выдвигают на этом основании идеи о шизофрении как о путешествии, а, напротив, подавляют его в скептической рефлексии. Седжвик вспоминает подобный эпизод и в своей жизни, пережитый им в кресле дантиста под воздействием оксида азота. Но отмечает, что, несмотря на интенсивные переживания, этот опыт имел малое влияние на его материалистическую, марксистскую философскую позицию [316] .
Сам Лэйнг всячески опровергал такое восприятие «Райской птички». В беседе с Джеймсом Гордоном он утверждает, что «это было просто описание некоторых вещей, составляющих мою внутреннюю жизнь», подобно тому, что сделал Фрейд в «Толковании сновидений» [317] . В интервью Бобу Маллану он говорит, что эта работа написана на основании переживания и осмысления опыта пробуждения и засыпания, опыта полусна- полубодрствования. Лишь одна только страница этой работы, как вспоминает он, могла быть написана на основании осмысления наркотического мескалинового опыта, да и то это было его осмысление, а не творчество под воздействием мескалина. Лэйнг настаивает: «Никакая „кислота“ здесь совершенно не при чем… Это такая поэма в прозе в жанре „Аурелии“ Жерара де Нерваля и специфической мистической чувствительности XIX в. „Серафита“ Бальзака, „Магический театр“ Германа Гессе и прочее» [318] .
Оправдания Лэйнга тогда услышаны не были. Все были напуганы вышедшей книгой. Многие и правда думали, что Лэйнг семимильными шагами движется к психозу или уже впал в него. Гарвардский исследователь Эрик Мишлер получил даже правительственный грант на лингвистический анализ «Политики переживания». В своем исследовании на основании анализа этой работы он пришел к выводу, что в психике Лэйнга налицо имелись определенные патологические изменения. Он обнаружил, что по сравнению с более ранними работами эта была более простой и по структуре, и по замыслу, приблизительно на две трети от первоначальной длины сократились предложения, словарь был также сокращен и обеднен, упрощена структура предложения, а ассоциации значительно уплощены.
«Райская птичка» – это действительно собрание переживаний/ощущений, дрейфующих где-то на границе сознания. И это детище Лэйнга только способствовало его мифологизации и превращению в гуру контр культуры. Стивен Коч вспоминал:
Он показался мне редчайшим человеком – таким удивительно живым человеком. <…> Я верю Лэйнгу, когда он говорит, что видел Райскую птичку. Я не сомневаюсь ни на миг, что он пережил опыт столь всепоглощающий, что больше никогда не сможет быть таким, как прежде [319] .
Лэйнг здесь пытается творить вне традиционных шаблонов: он использует в нетрадиционных аналогиях и связях традиционные понятия, разрушает границы общепринятых форм опыта, смешивает стили и языки. Эти переживания/ощущения невозможно проанализировать или пересказать, можно лишь напрямую насладиться красотой их чистого и насыщенного потока:
Новый Город. Я смотрю вокруг. Жалкие внутренности и зародыши-выкидыши, засоряющие аккуратные сточные канавы. Вот этот, например, похож на сердце. Он пульсирует. Начинает двигаться на четырех коротеньких ножках. Вид у него отвратительный и гротескный. Похожий на собаку сгусток сырой красной плоти, он еще жив. Глупый освежеванный зародыш-пес все еще цепляется за жизнь. А ведь он просит меня только о том, чтобы я позволил ему любить меня, а может, даже и этого не хочет.
Изумленное сердце, любящее нелюбимое сердце, сердце бессердечного мира, безумное сердце умирающего мира [320] .
Есть еще одна область души, она зовется Америкой.
Невозможно выразить Америку. Прошлой ночью собралось вполне высокоинтеллектуальное общество самых-самых белых и самых-самых евреев, и тут до меня дошло, что я сижу рядом с бюстом, скорее всего, какого-то будды, из чего-то вроде терракоты. Было тихо, и никто ничего не говорил, никто ничего не делал, и тут до меня дошло, что свет шел от макушки будды, от шестидесятиваттной электрической лампочки, в самом деле, я не вру, это была настольная лампа.
На кой хрен вам понадобился будда в виде настольной лампы?
Но это же не будда, это какая-то великая богиня или кто-то еще.
Америкой правит дряхлый, обабившийся, осклабившийся Будда – немыслимо, невообразимо жирный – смятый в мириады складок и морщин. Жир сочится наружу. Жено-будда, слепленный из какой-то космической грязи, вибрирует в чудовищной зудящей похоти. Миллионы мужчин набрасываются на это бабище, чтобы стряхнуть, выблевать из себя этот неописуемо омерзительный, похотливый и бесстыдный зуд. И все они вязнут в бездонной, ослизлой, жирной трясине ее прогорклых пазух [321] .
Я видел райскую птичку, она распростерла передо мной свои крылья, и я больше никогда не буду таким, как прежде.
Нет ничего такого, чего бы стоило бояться. Ничего.
Именно так.
Жизнь, которую я пытаюсь уловить, – это и есть я, пытающийся ее уловить [322] .
Описан ие всего этого не приносит облегчения. Как и любое другое, оно остается абсурдной и отвратительной попыткой произвести впечатление на мир, который все равно останется таким же равнодушным и алчным, как и прежде. Если бы я мог встряхнуть вас, если бы я мог вышибить вас из ваших жалких умов, если бы я мог обратиться к вам, я мог бы открыть вам глаза [323] .
Последний пассаж стал крылатым и вошел не только во все критические и биографические работы о Лэйнге, но и во множество работ по культуре и социальной критике. Эпиграфом к специальному выпуску журнала
Этот крик души неизгладимо отпечатался в умах многих людей моего поколения, изо всех сил боровшегося с двухголовым дьяволом отчуждения и овеществления в области психического здоровья. Обращаясь к читателям «Политики переживания», Лэйнг несколько отчаянно и излишне критично говорил об ощущении
