Столько лет, сказал он Устине, столько лет я сидел здесь без движения, а сейчас плыву строго на юг. Чувствую, любовь моя, что движение это благотворно. Оно приближает меня к тебе и удаляет от людей, внимание которых, правду сказать, стало меня уже тяготить. У меня, любовь моя, хороший спутник, молодой интеллигентный человек с широким кругом интересов. Смугл. Кудряв. Безбород, ибо в его краях бороды бреют. Пытается определить время конца света, и хотя я не уверен, что сие в его компетенции, само по себе внимание к эсхатологии кажется мне достойным поощрения. С нами едут псковские корабельщики. По реке Великой они везут нас до пределов Псковской земли. Река широка. Жители проплывающих берегов провожают нас взглядами, если замечают. Иногда машут вслед. Мы им тоже машем. Что нас ждет? Чувствую несказанную радость и не боюсь ничего.
Под вечер причалили к берегу и развели костер. Лошадей с судна не сводили, потому что они там уже привыкли. Начиналась поздняя псковская ночь.
В наших землях, сказали корабельщики, трудно ожидать сюрпризов. А вот дальше, по некоторым сведениям, встречаются люди с песьими головами. Не знаем, правда ли это, но так говорят.
Не возноситесь, ответил Амброджо, ибо и здесь всего в достатке. Зайдите, допустим, в кремль: там таких много.
Время от времени кто-то из корабельщиков шел к близлежащему лесу и собирал там обломанные ветки. Арсений следил за тем, как разгорался костер. Он задумчиво подкладывал ветку за веткой, выстраивая их пирамидой. Огонь вначале их облизывал. Прежде чем охватить ветки всецело, он как бы пробовал их на язык. Некоторые сучья при горении потрескивали.
Сырые, сказали корабельщики. В лесу еще сыро.
Вокруг костра вились комары и мошки. Они летали полупрозрачным роем, почти дымом. Описывали внутри роя круги и эллипсы, так что казалось, что ими кто-то жонглирует. Но ими никто не жонглировал. Когда дым поворачивал в их сторону, они разлетались. Арсений с удивлением отметил, что бегство комаров его радует.
Веришь ли, сказал он Устине, я стал привередлив и боюсь кровососущих. Живя яко в чуждем телеси, я никого не боялся. Вот это-то, любовь моя, и пугает. Не растерял ли я в одночасье того, что собирал для тебя все эти годы?
Мы слыхали, сказали корабельщики, что огонь, сходящий в Пасху на Гроб Господень, не опаляет. Вы же отправились в путь после Пасхи, и получается, что не увидите необыкновенных свойств огня.
Не всякий ли день Господень должен стать для нас Пасхой, спросил Арсений.
Он распростер ладонь над самым огнем. Языки пламени проходили сквозь разведенные пальцы и подсвечивали их розовым светом. Среди спустившейся ночи ладонь Арсения сияла ярче костра. Амброджо смотрел на Арсения не отрываясь. Корабельщики крестились.
На следующий день они достигли южных пределов Псковской земли. К этим пределам и было велено доставить паломников. Река Великая становилась малой и поворачивала на восток.
Река приближается к своим истокам, сказали корабельщики, все чаще встречаются мели, с которыми справляться та еще головная боль. Жаль, если честно, с вами расставаться, но утешает лишь то, что обратно нам предстоит двигаться по течению.
Давно замечено, подтвердил Амброджо, что по течению двигаться гораздо легче. Так отправляйтесь же с миром.
Лошади были сведены на берег, и Амброджо с Арсением обнялись с корабельщиками на прощание. Глядя, как удаляется судно, они почувствовали неспокойствие. Отныне странствующие были предоставлены сами себе и Господу. Их ждал нелегкий путь.
Они двинулись на юг. Ехали не торопясь – впереди Арсений и Амброджо, сзади, привязанные поводьями, две вьючные лошади. Дорога была узка, местность холмиста. Спешивались, чтобы поесть. Отрезали полосками сушеное мясо, запивали его водой. Лошади наскоро щипали траву на стоянках. Переходя через ручьи, припадали к ним губами и, фыркая, пили.
К концу дня прибыли в городок Себеж. При въезде спросили, где можно остановиться на ночь. Им указали на корчму. В корчме воняло то ли разлитым пивом, то ли мочой. Корчмарь был пьян. Усадив пришедших на лавку, сам сел на другую. Долго и немигающе на них смотрел. Сидел, широко расставив ноги, уперев руки в колени. На вопросы не отвечал. Потрогав его за плечо, Арсений понял, что корчмарь спит. Он спал с открытыми глазами.
Появилась жена корчмаря и отвела лошадей в стойло. Гостям показала комнату.
Эй, Черпак, позвала она мужа, но тот не пошевелился. Черпак! Женщина махнула рукой. Пусть спит.
Закройте ему глаза, попросил Амброджо. Спать с закрытыми глазами гораздо лучше.
Нет уж, лучше так, сказала жена корчмаря. Если вы начнете шарить по корчме, он вас увидит.
Черпак спит – Черпак бдит, произнес корчмарь, отрыгнув. Не мудрствуйте лукаво. Главное, не посягайте на жену мою, ибо она сама на вас посягнет. Он забросил ноги на лавку и укрылся рогожей. Вы даже не представляете себе, на какие вещи мне приходится закрывать глаза.
Среди ночи Арсений почувствовал, как по его животу перемещается что-то теплое. Он подумал, что это крыса, и дернулся, чтобы ее сбросить.
Тс-с, прошептала жена корчмаря. Главное, не шуми, я беру недорого, можно сказать, символически, я бы вообще не брала, но муж, ты же видел это животное, он считает, что во всяком деле должна быть экономическая составляющая, его, подлеца, не переубедишь, а тебе ведь хочется, ну хочется ведь…
Уйди, прошептал он еле слышно.
Она продолжала гладить Арсения по животу, и он чувствовал, как под рукой этой женщины, немолодой и некрасивой, теряет всякую волю. Он хотел сказать Устине, что сейчас может разбиться то, что создавалось все эти годы, но жена корчмаря прохрипела почти в голос:
Да я вашего брата знаю как облупленного…
Ее рука скользнула в низ живота, Арсений подскочил и ударился головой о что-то тяжелое и звонкое, что сорвалось со стены, покатилось, запрыгало и вылетело из комнаты вместе с женой корчмаря.
В соседней комнате затеплился огонь.
Нет, ну ты посмотри, ты посмотри, крикнула жена корчмаря, показав на Арсения. Начал ко мне приставать.
Воспользовавшись моей минутной расслабленностью, сказал корчмарь. Он был почти трезв и потому зол.
Он домогался меня, Черпак! В его руках осталась часть моей одежды. А я вырвалась.
Арсений протянул руки, и они были пусты:
Нет у меня ничьих одежд.
Жена корчмаря посмотрела на Арсения и крикнула уже спокойнее:
Ишь руки распустил, ты не у себя в Пскове. Плати золотой за бесчестие.
Это есть Великое княжество Литовское, сказал корчмарь, и я то есть никому не позволю…
Арсений заплакал.
Слушай, Черпак, сказал Амброджо, у меня есть грамота, которую я вручу вашим властям. Но устно (Амброджо подошел вплотную к корчмарю) я сообщу им и о том, как в Себеже принимают гостей. Не думаю, что они порадуются.
А я что, сказал корчмарь. Я ведь все только с ее слов знаю. Не хочешь, так не плати за бесчестие.
Жена корчмаря окинула его строгим взглядом:
Эх ты, Черпак. Сей же рече ми: наслажуся красоты твоея. Аз же ему возбраних. Если не золотой, дайте хоть что-нибудь.
За красоту ли твою платить тебе, спросил Амброджо.
Заплатим ей за то, что она меня отвергла, сказал Арсений. Ибо если она отвергает меня на словах, то способна совершить это и на деле. А во всем виноват я, и это мое падение. Прости меня, добрая женщина, прости и ты, Устина.
Не говоря ни слова, Амброджо достал дукат и протянул его жене корчмаря. Женщина стояла, опустив глаза. Корчмарь пожал плечами. Она посмотрела на мужа и, стесняясь, взяла дукат. За окном светало.
От Себежа до Полоцка двигались молча. Арсений выехал чуть вперед, и Амброджо его не догонял.
