пары и исчезают в темноте. На самом деле далеко они не уходят. Стоят, прислонившись к теплым стенам домов. Иногда возвращаются, чтобы выпить бокал вина.
Франческа встает из-за стола. Она знает, что уже не принадлежит этому миру, и чувствует себя несчастной. И не знает, какому миру принадлежит. Они празднуют, а она уже не здесь. Они пируют, а она не смогла проглотить ни кусочка. Франческа становится в дверную нишу, и вот ее уже никому не видно. Ее поглощает мрак. Это успокоение.
Кто-то проводит рукой по ее лицу. Чей-то палец движется со лба к носу, с носа на подбородок. Франческа неподвижна. Кто-то гладит ее по волосам. Она чувствует спиной холод дверной ручки и находит ее рукой. Хватается за нее изо всех сил. Ее губ касаются его губы. Выйдя из мрака ниши, он оборачивается. Это Леонардо.
На следующее утро Франческа уехала во Флоренцию и с тех пор не была в Маньяно ни разу. Окончив католическую школу для девочек, двадцати лет от роду она вышла замуж за лейтенанта Массимо Тотти. Они переехали в Рим. В 1915 году лейтенант Тотти отправился на фронт, и его убили в первом же сражении. От лейтенанта, к тому времени уже покойного, у Франчески родился сын Марчелло. Воспитывая сына, Франческа училась на физическом факультете университета и работала в обувном магазине. Иногда ей хотелось все бросить и уехать в Маньяно. Окончив университет, она получила диплом преподавателя физики. Франческа с трудом нашла себе половину ставки в одном из реальных училищ Неаполя. Денег катастрофически не хватало. Чтобы как-то удержаться на плаву Франческа возвратилась в Рим и пошла работать в морг. В морге платили неплохо. В редкие свободные минуты своих дежурств она читала Джойса. Иногда записывала свои сны об Амброджо. В конце концов она издала их под общим названием
Пожалуй, это был день свадьбы моей сестры Маргариты.
В один из дней в монастырь пришли люди от московского боярина Фрола. В браке со своей женой Агафьей боярин Фрол пребывал пятнадцать лет, но детей у них не было. И хотя посещали они многие монастыри и приглашали самых искусных врачей, чрево боярыни Агафьи не отворялось. Мало-помалу их надежда стала угасать, а с приближением года семитысячного от Сотворения мира угасло и само желание иметь ребенка, ибо жизнь его ввиду возможного конца света предполагалась короткая и безрадостная. Вот почему, когда до боярина Фрола дошла весть об удивительном целителе из Кириллова монастыря, он не обрадовался.
Зачем рождать для смерти, сказал боярин Фрол людям дома своего.
Так ведь все рождаются для смерти, возразили люди, других мы пока не видели.
Сообщаю вам, что Енох и Илия были взяты живыми на небеса, ответил боярин, но вы их действительно не видели.
Знаешь, не надо останавливать жизнь, пока она не остановлена Всевышним, посоветовали люди дома его.
Боярин Фрол подумал и согласился. Он сказал:
Идите же в Кириллов монастырь и просите у инока Амвросия молитв о даровании мне плода детородия.
Посланные боярином Фролом отправились в путь и ехали двадцать дней. Когда же утром двадцать первого дня вошли они в ворота монастыря, их встретил Амвросий. Ничего не спросив у пришедших, он сказал:
Верю, что путь ваш не напрасен и молитвами Владычицы нашей Богородицы даст Господь боярину Фролу и его боярыне плод детородия.
С этими словами Амвросий протянул им две просфоры для боярина и боярыни. Поцеловав руку дающего, приехавшие пошли на службу. Полдня отстояли коленопреклоненно, а следующие полдня и ночь отдыхали от дороги. С рассветом люди боярина Фрола отправились в обратный путь, и длился он вдвое меньше, потому что запах просфор утолял их голод, а вид снимал усталость. Когда же они вернулись в Москву, первым делом боярин спросил у них о просфорах. И они вручили ему просфоры, и в течение двух лет у него родилось двое детей: сначала мальчик, потом девочка.
Откуда ты знал о просфорах, спросили боярина Фрола люди его дома.
И боярин рассказал, что в ночь, когда посланные отдыхали в монастыре от дальнего пути, ему и боярыне приснился светолепный старец с двумя просфорами. Старец говорил, не размыкая уст, но речь его была внятна:
Будете утешены сыном и дочерью. Мы же здесь будем молиться о том, чтобы до Пасхи сего года ничего не случилось. Ибо лишь в день Пасхи можно будет надеяться, что мир устоял.
В великий день Пасхи семитысячного года звучали все колокола Кириллова монастыря. Этот звон лился над Белозерской землей, возвещая, что Господь явил человекам свою безграничную милость и дал еще время для покаяния. Было решено возобновить составление пасхалии, ведь до этого дня никто не знал, придет ли Пасха года семитысячного.
Из глаз многих текли слезы благодарности. Любящие утешились, потому что их разлука откладывалась, не завершившие дел успокоились, так как получили время для завершения, и только жаждавшие конца не радовались, потому что в своих ожиданиях обманулись.
В день Пасхи семитысячного года Амвросий сказал старцу Иннокентию:
Ищу, старче, уединения.
Знаю, ответил старец Иннокентий. Есть время для общения, и есть время для уединения.
Я долго познавал мир и накопил его в себе столько, что дальше могу познавать его внутри себя.
Теперь, когда в отношении конца света мы более или менее спокойны, настало время для уединения. Готовься, Амвросие, сего лета приимеши схиму.
Приуготовлением Амвросия стало лечение больных. Когда стало окончательно ясно, что жизнь в обозримом будущем продолжится, поток больных вырос десятикратно. Те, кто заболел недавно, в этом потоке соединились с теми, кто все последние годы предпочитал терпеть, но ввиду открывшейся благоприятной перспективы изменил свое решение.
Такое количество посетителей смущало братию и мешало ей сосредоточиться на молитве. Некоторые из них пожаловались на это игумену.
А что, раньше вы могли сосредоточиться на молитве, спросил жалобщиков игумен.
Не могли, ответили жалобщики, и игумен поблагодарил их за честность.
Но Амвросий и сам испытывал сомнения в правильности происходящего. Иногда вспоминал слова отца эконома о том, что многие из пришедших к нему думали лишь о здоровье, не помышляя о молитве и покаянии. Эти слова посеяли в Амвросии зерна сомнения. Он почувствовал беспокойство, но старца Иннокентия рядом уже не было. К тому времени старец Иннокентий перешел в отходную келью в дне пути от монастыря. Зная, что старец пренебрегает расстоянием, Амвросий сказал ему из монастыря:
Боюсь, что мои исцеления становятся для них привычным делом. Они не побуждают души этих людей к движению, потому что исцеления они получают автоматически.
Что ты знаешь об автоматизме, Амвросие, ответил из отходной кельи старец Иннокентий. Если есть у тебя дар исцеления, пользуйся им, ведь зачем-то же он тебе дан. Их автоматизм быстро пройдет, когда тебя с ними не будет. А чудо исцеления они, поверь, запомнят навсегда.
18 августа года семитысячного от Сотворения мира в храме Успения Пресвятой Богородицы Амвросий принял схиму. Чин принятия схимы напоминал чин, по которому несколько лет назад его постригали в мантию. Но в этот раз все было торжественней и строже.
В храм Арсений вступил, как и подобало, во время малого входа литургии. Войдя, снял с головы покров, а с ног сандалии. Трижды поклонился земно. Глаза привыкли к полумраку храма, и темная масса присутствующих обрела лица. В хоре стоял человек, похожий на Христофора. Может быть, это и был
