— Не могу.
— Тогда кофе.
Он подошел к плите, наполнил кружку, поднес и поставил перед Люсиллой. И снова принялся за свои сосиски.
Люсилла сделала несколько глотков. Помолчала. Сказала:
— Хорошо, что мы побыли с нею.
— Ага.
— И хорошо, что она приехала с нами домой.
— Да, хорошо.
Джефф потянулся через стол и взял ее за руку.
— Знаешь, Люсилла, по-моему, мне лучше уехать.
— Уехать? — в испуге повторила она. — Как уехать?
— Ну, понимаешь, в такую минуту твоим родителям не очень-то приятно присутствие чужого человека.
— Но ты же не чужой…
— Ну, формально. Мне кажется, лучше будет, если я сложу вещички и уберусь…
— Но как же так?.. — при одной только мысли об этом Люсилла страшно переполошилась. — Ты же не можешь нас бросить… — голос ее зазвенел, и Джефф приложил палец к губам, кивнув на открытую дверь, за которой находилась Изабел. Люсилла продолжала страстным шепотом: — Ты не можешь оставить меня тут. В такую минуту. Я в тебе нуждаюсь, Джефф. Я не выдержу тут, когда все так ужасно, я не смогу одна.
— Мне кажется, я мешаю.
— Ты не мешаешь. Не мешаешь, слышишь? Ой, Джефф, пожалуйста, не уезжай.
Он посмотрел в ее умоляющие глаза и уступил:
— Ладно. Если я могу помочь, то, конечно, останусь. Но только все равно ненадолго. Мне к началу октября так или эдак надо вернуться в Австралию.
— Да, я знаю. Но сейчас, пожалуйста, не говори об отъезде.
— Если хочешь, можешь поехать со мной.
— Что ты сказал? — не поняла Люсилла.
— Я сказал, если хочешь, то можешь тоже уехать. Со мной. В Австралию.
Пальцы Люсиллы сдавили кофейную кружку.
— Что бы я там делала?
— Мы были бы вместе. Осталось бы все как есть. Места в доме моих родителей довольно. И они будут тебе очень рады, я знаю.
— Почему ты вдруг это говоришь?
— Пришла в голову хорошая мысль.
— И что бы я стала делать в Австралии?
— Что захочешь. Устроилась бы на работу. Занималась бы живописью. Была бы со мной. Мы могли бы поселиться отдельно.
— Джефф… я не вполне понимаю, о чем ты меня просишь.
— Ни о чем я тебя не прошу. Просто приглашаю.
— Но… ведь у нас с тобой… не так, верно? Ведь это же… между мной и тобой… это же не навсегда?
— Я подумал, что неплохо бы проверить.
— О, Джефф!
Комок подкатил у нее к горлу, и глаза наполнились слезами, и это было глупо, ведь она не плакала из-за Пандоры, а теперь вдруг разревелась оттого, что Джефф такой милый и зовет ее в Австралию, а она с ним не поедет, потому что не влюблена в него, и он, это ясно, тоже не влюблен в нее.
— Ну, чего ты? Не плачь.
Она потянулась за кухонным полотенцем и высморкалась в него вопреки всем нормам гигиены.
— Просто ты меня так растрогал. Я бы с радостью поехала. Но только не теперь. Теперь мне надо будет побыть здесь. И потом, я вовсе не уверена, что это хорошо для тебя, если я там повисну у тебя на шее. У тебя дома и без того будет много забот — снова браться за работу, устраивать свою жизнь, заводить семью… — она еще раз высморкалась и жалко улыбнулась. — И вообще… я тебе, по-моему, не совсем подхожу. Когда ты разберешься со своими делами, то женишься на румяной австралийской девушке. На загорелой красотке с вот таким бюстом и вот такой задницей.
Он шутливо замахнулся на нее:
— И ничего смешного.
Но не сдержал улыбки.
Люсилла продолжала:
— Это — самое чудесное приглашение, какое я получала в жизни. И ты — самый славный парень изо всех, кого я знаю. Нам с тобой вместе было очень здорово, с самого первого дня тогда в Париже, лучше просто не бывает. Когда-нибудь я и правда приеду в Австралию, надеюсь, ты мне устроишь торжественную встречу, с красной ковровой дорожкой, автомобильным эскортом и цветами по полной программе. Но теперь… и так, чтобы навсегда… я поехать не могу.
— Ладно. Передумаешь — скажешь. Приглашение остается в силе.
Он закончил завтрак, положил вилку и нож на тарелку и отнес в раковину. Из столовой уже доносился вой пылесоса. Джефф подошел и закрыл дверь буфетной. А потом возвратился к столу и сел напротив Люсиллы.
— Не хочется спрашивать и лезть не в свое дело, но все-таки скажи, Пандора оставила какую-нибудь записку?
— Да. Папе. Положила на секретере.
— И объяснила там, почему собирается убить себя?
— Нет. Похоже, что не объяснила.
— А мать твоя что думает?
— Она сейчас от горя вообще ничего думать не может.
— Очевидных причин нет?
— Кажется, ни малейших.
— А ты что предполагаешь?
— У меня нет никаких предположений, Джефф.
Он молчал.
— А у тебя что, есть?
— Я просто подумал. Вспомнил. Помнишь того мужика, что мы встретили у нее на вилле в первый день? Карлос Макайя его звали.
— Карлос? Такой любезный и красивый мужчина с необыкновенными часами на руке.
Ну конечно! Как же она сама о нем не вспомнила?
— Джефф. Ты думаешь, он может что-то знать?
— Может, и нет. Но они с Пандорой, видно, были очень близки. Она могла с ним поделиться. Рассказать ему о чем-то, чего мы не знаем…
И тут Люсилле вдруг припомнились странные слова Карлоса, произнесенные при прощании. «Извести меня, если передумаешь», — сказал он Пандоре. А она ответила: «Я не передумаю». Тогда Люсилла с Джеффом обсуждали между собой этот непонятный обмен репликами и решили, что, должно быть, имелось в виду что-то несущественное — отмена партии в теннис или не принятое приглашение.
— Да. Ты прав. По-моему, тоже, они были очень близки. Возможно, любовники. И он вполне может что-то знать…
— А даже если и нет, все равно, раз он близкий человек, наверное, надо ему сообщить.
— Верно. — Мысль была вполне разумной. — Но как?
— Позвонить по телефону.
— Мы не знаем номера.
