не плакала. Удар прикладом в живот лишил меня сознания.
…Бедный, родной мой! Что перенес он за дорогу в степи!.. Норбо и Гришка всю дорогу по Монголии до Троицкосавска везли нас связанными, а везли нас на уртонах, то есть мы ехали по сто верст в сутки, меняя лошадей у монголов. Мне не давали говорить с мужем. Бывало, улучу минуту, прижмусь к мужу, вытащу мясо, которое я крала для мужа, и положу его к нему в карман. Норбо не спускал меня со своих глаз — где я, там и он.
После избиения в день приезда я пришла в сознание вечером, все в той же фанзе. Муж положил меня на кан, гладил мои волосы. Он плакал, его нельзя было узнать, все лицо его было разбито. Но проснулась я потому, что за мною пришли. Меня вывели из камеры под руки и повели на двор, в соседнюю фанзу. В фанзе на кане сидели Норбо, Гришка, два незнакомых офицера и монголы.
Норбо приказал мне пропеть «Боже, царя храни». Я наотрез отказалась. Норбо быстро заговорил по-монгольски, Гришка стал развязывать мешок. Монголы распутали ремни и подошли ко мне. Я думала, что меня будут бить. Норбо велел встать на колени. Я встала. Мне связали ноги. На шею мне надели кожаный хомут с кольцом. Холодный пот выступил у меня по всему телу, я поняла, что ко мне применяют монгольскую пытку «бодиукыла», про которую я слышала еще в детстве. В кольцо на хомуте продели ремень, другой конец ремня привязали к связанным ногам и стали стягивать ремень таким образом, что голова моя загнулась к спине и пятки потянулись к затылку. Мне насильно стали раздвигать ноги, как можно шире. В ушах зазвенело, словно под самым ухом ударили в колокол. В потемневших глазах пошли красные круги, потом зеленые. Я второй раз в этот день потеряла сознание.
Пытку повторяли два раза. Обливали водой, приводили в чувство и снова тянули мою голову к ногам. Во второй раз я пришла в сознание на кане, на шубе Норбо. В комнате никого не было. Норбо лежал рядом со мною. Одежда была сорвана с меня. Негодяй брал меня в минуты, когда я была без сознания. Норбо сразу же ушел из комнаты, как увидел, что я очнулась. На его место пришел Гришка с монголами. Монголы встали в очередь за Гришкой.
Бедный, родной мой!
Меня втолкнули в тюремную фанзу. Муж спал на полу со связанными руками. Я не разбудила его. Все равно я не могла говорить, язык распух, я не могла даже проглотить воду, на шее синие рубцы от ремней. Только на другой день я все рассказала мужу. Бедный мой, родной! Я боялась, что он оттолкнет меня, но Василий прижался ко мне грудью, гладил головою мои щеки и утешал меня. Я вспомнила тогда стихи:
«Разве людям понять страдания?»
Больше я никогда не видела Норбо.
Норбо передал нас белым в Маймачане. Нас перевели из монгольской фанзы в троицкосавскую тюрьму. В тюрьме первым делом мне зашили губу и сводили меня в баню. Сейчас же после бани меня тщательнейше обыскали. Обыскивала меня Женя Барбет, моя старая знакомая. Она сделала вид, что не знает меня. Неподалеку, всего за несколько переулков от тюрьмы, был дом, в котором я родилась, был дом, в котором жил мой отец, лежал город, где прошла вся моя жизнь.
Больше я никогда не видела этого города.
Только потом я поняла все, через много времени, уже в Китае.
В первый же вечер в троицкосавской тюрьме нас построили на дворе. Была уже глубокая осень, заморозок. Нас было человек двадцать, среди нас было только две женщины — я и жена Лаврова. Нас повели к границе. Мы шли молча. У границы, неподалеку от Кяхты, на холме нас остановили. Мужчинам приказали рыть яму. Когда яма была вырыта, приказали раздеваться. Я стала тоже раздеваться. Ко мне подошел офицер Ионес и сказал тихо, чтобы я не раздевалась. Приказали встать около ямы. Я пошла за всеми. Тот же Ионес отвел меня в сторону. Я двигалась механически. То, что было моим «я», — отсутствовало. Раздался залп и стоны убиваемых. Раздался второй залп.
К Ионесу подбежал офицер Лютер, начальник тюрьмы, он крикнул шепотом:
— Идем!
Они взяли меня под руки и быстро пошли со мною в сторону.
Ионес зашептал мне:
— Иди, иди скорее!.. Тебя мы должны были расстрелять, но мы тебе даруем жизнь! Тебя обещал приютить китайский консул Сун. Мы сейчас проведем тебя за границу, там тебя ожидает слуга Суна.
Тогда мне казалось, что он говорит ласково. Моего «я» не было. Я шла за ним покорно. Мне безразлична была моя жизнь, как безразлична в ту минуту была даже смерть мужа. На границе меня ждали два китайца.
…Только потом, через несколько лет, уже в Китае, когда я научилась говорить по-китайски, я узнала, что эти два офицера, Ионес и Лютер, купив меня за тысячу рублей у Норбо, продали за две тысячи золотом китайскому консулу Суну.
Тогда я этого не знала.
…Сун знал не больше десяти слов по-русски. У него сидел переводчик, когда меня ввели в его дом. Он был очень приветлив и ласков. Через переводчика он выражал мне сочувствие и надежды, что отныне моя жизнь будет счастлива.
Переводчик перевел мне:
— Господин Сун на днях закончит свои дела, и тогда вы вместе уедете к нему на родину. Пока же он намерен вас замкнуть в казенку. Есть основания полагать, что, несмотря на то, что вы числитесь расстрелянной, вас будут искать, международные отношения сейчас нарушены, и белые могут прийти сюда. Вы можете быть совершенно спокойной, но сидеть должны как можно тише. В доме вы будете пока жить втроем — господин Сун, его повар и вы.
Повар при мне дал клятву молчания. Переводчик перевел:
— Повар поклялся древней китайской клятвою, что если он выдаст вас, то после его смерти дух его останется над землей, но не уйдет в землю.
Затем меня отвели в казенку. Казенка помещалась в верхнем этаже рядом с лестницей. Сун притащил меховой мешок и свою старую шубу. Пока я устроилась на сундуке. Сун замкнул меня снаружи. Снова я очутилась в тюрьме. Я сидела, прислушиваясь к безмолвию. В ушах бухали залпы расстрела. Постепенно глаза привыкли к мраку, да и ночь уже кончилась. Вверху было маленькое окошечко, заклеенное по- китайски бумагою, различались в темноте две полки с бутылками, мешок с овсом, три седла. Я заснула, как убитая. Меня не будили. Когда я проснулась, повар принес мне ужин — отваренный рис в круглой чашечке и жареную капусту с мясом. Мне страшно нужно было в уборную. Пришел Сун посмотреть, как я ем. Знаками я объяснила ему, что мне нужно, он принес мне горшок от цветов. Меня опять замкнули, я опять спала, как убитая. Утром меня разбудил Сун, принес цветочного чая. Так прошло три дня. Никто к нам не приходил. В доме все молчали.
На четвертый день утром послышались шаги по лестнице, в щелочку я увидела китайца. Он прошел к Суну, у них послышался крик, они оба громко кричали по-китайски, и я видела в щелочку, как Сун толкал китайца вниз по лестнице. Послышался голос повара. Все стихло. Сун вернулся в разорванной рубашке с расцарапанным лицом.
Вечером пришел переводчик. Мне сказали, что китаец приходил узнать, не у Суна ли я. Переводчик сказал, что китайцы мстительны и что теперь надо ждать обыска со стороны белых. Сун, переводчик и повар обсуждали, как быть. Решено было запереть ворота, а повар взялся предупредить об опасности стуком внизу из кухни в потолок. Сун решил сидеть дома.
И действительно, на третий день Сун услышал сигнальный стук. Поспешно он выпустил меня из казенки и посадил в баул из-под муки. Я не успела улечься как следует, как Сун уже замкнул надо мною крышку. В бауле еще оставалось немного муки. Живое существо пискнуло у меня под локтем и забралось мне в рукав. Это была мышь. В ту минуту я не испытывала страха.
