приготовленные за дорогу для родственниц фразы вылетели у меня из головы. Я, забывшись, позвала мужа по-русски. Он был героем дня, — все любовались мною. Мне показалось, что о покойнике никто и не помнил. Все были разряжены и веселы.
Мы пошли к гробу. Суя велел мне, чтобы я поплакала. Мать запричитала, очень похоже на то, как плачут у нас на похоронах причитальщицы, она стала кричать.
Гроб Сы-сюн-ди был очень дорог. Выкрашен он был в коричневый цвет, с золотыми цветами. Гроб помещался в летней кумирне, перед гробом стоял портрет покойника. Этому портрету ставили свечи и жгли бумажные деньги. Эти деньги были так искусно сделаны, что я с трудом поверила, что они фальшивые. Я тоже сожгла тысячедолларовый билет. Перед портретом же стоял обильный обед. Душа умершего была еще на земле и хотела есть. От этого первого дня похорон у меня осталось ощущение обжирания, потому что мы только и делали, что ели, лили, снова ели. Столы с едою стояли на втором дворе, куда допускались только родственники. Оказалось, что родственников у меня человек двести. Еще из дому я взяла мешочек меди для раздачи детям родственников, — разошелся он у меня в мгновение ока. Обед был из шестнадцати блюд, ужин — из двадцати четырех. Я только пробовала кушанья, зато мои соседки наедались так, что не могли двигаться. Вернулись мы вечером запоздно. Сун остался в кумирне ночевать.
На другой день опять с утра мы поехали к мертвецу. Я была в другом платье, и на меня опять стали глазеть. Но я стала смелее и с удовольствием пошла осматривать подарки покойнику. Гроб был завален бумажными цветами. Рядом с гробом стояли три домика, искуснейше сделанные из бумаги. Дома были как настоящие — в окошках было видно внутреннее убранство, роскошная обстановка. Душа умершего должна была озаботиться и решить, в котором из этих домиков ей поселиться в загробном мире: в загробном мире покойник делается хозяином этого дома; бумажные куклы, помещенные в бумажном домике, оживают и делаются покойнику слугами. По этому поводу имеются сказания.
Жил однажды богатый купец, у него умерла вторая, его любимая жена. При жизни его жена имела любимую аму. Купец сделал жене бумажную аму, точь-в-точь как живая. Женщину похоронили, и в первый же день живая ама услыхала голос своей хозяйки. Прислушиваясь, испуганная ама зажгла свечу, но голос настойчиво звал ее. «У меня нет ключей от моего ящика, я забыла их под подушкой, дай мне их», — говорил загробный голос. Испуганная ама вытащила ключи и подала их невидимому существу, — утром ключей не оказалось. Каждую ночь ама просыпалась от зова хозяйки, голос слышали все и в том числе муж.
Однажды аму нашли на могиле за городом. Ама была в обмороке. Призадумались родные и взяли аму в деревню, подальше от могилы умершей, но голос не оставлял ее и там.
Тогда родственники раскопали могилу, вынули куклу, изображающую аму, и сожгли ее, рассыпав пепел по ветру. С тех пор голос хозяйки перестал преследовать аму, но купец стал видеть свою жену, и жена жаловалась, что ее ама ушла от нее. В силу этого сказания, китайцы, принося покойнику кукол, заказывают их с неправдоподобными лицами.
Около гроба Сы-сюн-ди стояло множество таких кукол. Одна кукла держала поднос с трубкою, спичками и табаком, другая имела при себе чайный прибор, третья — кушанья, четвертая — вино. Все это искуснейше было сделано из бумаги. Размалеванные, раскосые, с разинутыми в страшной улыбке ртами, эти куклы казались мне уродами, — мои родственницы восхищались их красотой. Прикасаться ко всем этим подаркам женщинам не полагается, глазеть же — сколько душе угодно!
День похорон для каждого умершего китайцы вычитывают в книгах, чтобы похороны не совпадали со днем рождения живых родственников и чтобы как следует был закончен жизненный гороскоп; в силу этого иногда покойник вынужден дожидаться похорон несколько месяцев. Покойник ждет счастливого дня для своего путешествия в могилу. За все это время изредка служат панихиды, которые обыкновенно начинаются вечером и продолжаются всю ночь; досы тогда пьют бесконечный чай и лениво гнусавят над покойником. Сы-сюн-ди повезло: его похоронили быстро.
В день похорон обед подали в восемь часов утра. Собралось человек сорок досов, разряженных в разноцветные мантии. Кроме досов, пришло двадцать четыре здоровенных нищих, которые артельно нанялись нести гроб до кладбища. Гроб поставили в паланкин. Впереди гроба понесли цветы, куклы, домики и портрет покойника.
Туди ревел белугой, его окружали его однолетки-монахи, одетые, как и он, во все белое, в белых шапочках и туфлях, в белых халатах. В руках у Туди была метла. Туди, поддерживаемый товарищами, шел впереди гроба и изредка помахивал метлою; это означало, что верный ученик сметает все препятствия с дороги к царствию неземному. Туди старательно делал вид, что плачет.
Процессия растянулась на целую улицу. День был невыносимо жарок, дорога была песчана. Пыль набивалась в нос, глаза, в уши. Мы ехали в колымаге под балдахином. Я все время чихала, чем выводила Суна из благодушия.
Мать вслух мечтала, чтобы и ее похороны были так же торжественны.
За городом процессия потеряла торжественность; в неимоверной жаре все шли как попало, лишь бы скорее дойти до кладбища. Мы опередили гроб. Ожидая покойника, мы осматривали кладбище. Это было родовое кладбище Сунов, — у каждого китайского рода свое кладбище, общественных кладбищ нет; даже бедные китайские семьи должны иметь свою пещеру для мертвецов. Если китаец умирает далеко от родового кладбища, — не сейчас, так через год, три года, — труп его китайцы обязательно приволокут на родину.
Сун и старуха показали мне место, где они будут лежать. Сун предложил и мне выбрать себе место; у Суна умерла уже одна жена, он советовал мне ложиться рядом с нею.
Ну, а если передеремся там? — пошутила я.
Нет, вы не подеретесь, Сы-куй очень хорошая, добрая, она всегда тебе уступит, а кроме того, я вас успокою, — ответил Сун совершенно серьезно, — да и чего вам ссориться, денег я вам дам поровну, — добавил он.
Мы спустились в склеп. Я увидела свежее отверстие — яму в передней стене первой ямы, там стоял совершенно новый гроб отца Сы-сюн-ди, туда же поставят и самого Сы-сюн-ди. Тусклый свет фонаря освещал темную сырость. Сохранившиеся около гроба куклы были зловеще страшны. Мои родственницы, ожидавшие меня около склепа, расспрашивали, что я видела: они не могли спуститься в могилу на своих исковерканных ногах. Наконец принесли гроб. Обессилевшие от жары и тяжести носильщики-нищие с видимой радостью кинули гроб на землю. Досы сели отдохнуть и покурить. Но вдруг грянул оглушительный выстрел, которым давали знать родным-умершим о прибытии нового гостя. Досы поднялись и взялись за продолжение работы, расставляя всем умершим родственникам свечи и тарелочки с едою. Молодые досы загремели литаврами, заиграли в дудочки, запели. Загрохотали ракеты и шутихи. Ничего нельзя было понять в этом шуме и вое. Под этот вой гроб втащили в склеп, туда же отправили куклы и домики. После похорон еще раз ездили в кумирню, и все там напились, а мужчины накурились опиума.
Умерла старуха Чо. Однажды ночью я проснулась от плача и криков на нашем дворе. Сун, который проснулся раньше меня, сказал мне, что умерла старуха Чо. Я вышла на двор. По двору ходили незнакомые воющие люди. Ночь была черна, и было очень жутко. Еще днем старуха была жива и бодра, я заходила к ней на минутку перед вечером, она угощала меня чаем и лотосовым вареньем. Во мраке двора, с факелами в руках, сын умершей, сноха и незнакомые люди вытаскивали из сарая гроб, заготовленный еще много лет тому назад. Рысцою вбежали во двор досы, застреляли шутихи, загремели литавры, запищали свирели, зазвенели колокольчики.
…Из моего окна я вижу голубое небо, — я смотрела часами, — небо начинало казаться морем, белое облако было лодкой, скользящей на парусах глубокой голубой тверди. Лодка неслась бесцельно по морю и скрылась из виду. Берегов я не видела, лодка унеслась, не оставив никакого следа. Вот навстречу друг другу идут два облачка, вот они встречаются, соединились вместе и понеслись в бесконечность. Я не вижу окружающего, — я там, с облаками, где так много простора. Я оглядываю комнату, схожу с кана, иду мимо амы в кладовую, наливаю себе в чайник мой-гой-ло, китайское сладкое вино, в кухне около очага я подогреваю чайник. Бедная ама! Она смотрит невидящими глазами, я знаю ее преданность собаки, — только для нее я была госпожой, беззащитная, как и она, рабыня!.. Я согреваю вино, наливаю чашечку аме. Первые две-три чашечки я пью с удовольствием. Потом я допиваю чайник насильно. Я хочу опьянеть, забыться. Мне это удается. Мне все безразлично.
Я пью каждый день. Сун заметил.
