— Тебе, мудаку, по десять раз повторять надо? Заткнись, а то на улицу вылетишь!
— Извиняй, Павел Никитич, давай дальше…
— Первым делом граф Монте-Кристо навестил бывшего матроса. У того к тому времени была своя харчевня, жил он паскудно, с женой все лаялся, денег не хватало. А граф оделся монахом и пришел вечером в харчевню… — продолжал свой рассказ Павел Никитич.
Глымов слушал, прикрыв глаза, прислонившись спиной к стене. И его одолевали воспоминания.
пел под гитару лихой чернявый парень с бандитской челкой тех далеких времен, с татуированными руками и плечами, с золотой фиксой.
Подпевали ему размалеванные шалавы, уже порядком выпившие и дымившие папиросами. Подпевали двое бандитов, только белобрысые, но с такими же косыми челками и татуировками. Не пел только Антип Глымов и девица, которую он обнимал за плечо. Антип был в белоснежной рубахе, плисовых штанах, заправленных в начищенные хромовые сапоги. На безымянном пальце левой руки красовался здоровенный золотой перстень с бриллиантом.
Стол ломился от водки и закусок. И был он, конечно, круглый, а еще стоял в комнате старинный резной ореховый буфет в углу, со стеклянными дверцами, со множеством ящиков, и широкая кровать с высокой пышной периной и горой пуховых подушек, и шкаф для одежды, тоже старый, тоже ореховый…
Глымов поцеловал девицу, спросил шепотом в ухо:
— А захомутают меня, ждать будешь, Райка?
— До гроба ждать буду, Антипушка… — Райка вся прижалась к нему, и губы ее ждали нового поцелуя. — Ох, и сладко ты целуешься, Антипушка…
Увидев, как Глымов целуется с Райкой, чернявый прихлопнул струны ладонью, перестал петь.
— Ну и стервь ты, Райка! То мне в любви клялась, а теперь с Антипом обжимаешься!
— А мне он теперь милее, — с вызовом ответила Райка, а девицы за столом захихикали.
— Не горюй, Мирон, бабы завсегда любительницы рога наставлять, — пробасил один из белобрысых бандитов, разливая водку по стаканам. — Давай, мужики, хряпнем по малой! Девки, бери рюмахи!
И все выпили, стали закусывать. Мирон не сводил горящих черных глаз с Райки, твердил упрямо:
— Не, Антип, так не пойдет! Райку так запросто не отдам. Я так не желаю!
— А как ты желаешь? — усмехнулся Глымов.
— Хоть ты и пахан, но это — в работе. А в житейском деле…
— Говори, как ты желаешь? — перебил его Глымов.
— А сыграем? — Мирон потянулся к буфету, взял колоду карт, шлепнул ею о стол. — Выиграешь — твоя Райка! Проиграешь — моя будет! Или выкуп за нее заплатишь, какой назначу, заметано?
Белобрысые захохотали. Один сказал:
— А че, Антип, все по закону.
— Все по закону… — повторил Глымов. — Только скучно карты шлепать. Если ты бабу любишь… то по-другому играть надо.
— Как это? — не понял Мирон. — Давай без туману, в натуре.
— А вот так… — Глымов вынул из кармана револьвер.
Девицы тихо взвизгнули, и Райка испуганно подалась в сторону от Антипа. А тот улыбнулся и стал проворачивать барабан — патроны с глухим стуком падали на стол. Один, два, три, четыре, пять…
— Один остался… — сказал Глымов. — В рулеточку слабо сыграть, Мирон?
Мирон долго смотрел на револьвер, глаза сверкали сумасшедшим огнем. Он налил себе стакан, выпил в один глоток, ладонью утер губы, спросил хрипло:
— Кто первый?
— Могу я… — улыбнулся Глымов. — Сколько раз пробуем?
— Одного раза хватит. Живы будете — на картах разыграете, — сказал один из бандитов.
— Нет, — решительно мотнул головой Мирон. — По два раза!
Глымов неторопливо крутанул барабан несколько раз, медленно приставил ствол к виску.
— Антип, не надо! — взвизгнула Райка.
— Цыц, сучка, — рявкнул на нее белобрысый парень. — Не гавкай под руку!
Антип Глымов улыбнулся и нажал спусковой крючок. Раздался сухой щелчок. Глымов перегнулся через стол и положил револьвер перед Мироном. У того испарина выступила на лбу, а все же улыбнулся, сверкнув золотой фиксой, подмигнул девице:
— Ну что, Райка, моя останешься? — И крутнул револьвер на пальце, сжал рукоятку и, приставив ствол к виску, быстро нажал крючок. Прогремел выстрел, и Мирон упал головой на стол, прямо в тарелку с холодцом. Кровь хлынула на скатерть. Истошно завизжали девицы. Нахмурившись, сжав губы, Глымов смотрел на погибшего…
— И вот, когда граф Монте-Кристо собрался уходить из харчевни, он бросился на него с ножом. И в ответ получил пулю в лоб. Значит, первый предатель понес заслуженное наказание. Осталось еще четверо…
— Трое… — перебил его тот же самый дотошный слушатель.
— Да заткнись, гаденыш! — взвыли сразу несколько голосов. — Извиняй, Павел Никитич, давай дальше.
Но продолжать Павлу Никитичу не дали — за стенами послышался тревожный колокольный звон.
— Что это церковь зазвонила? — удивленно спросил кто-то. — Или праздник какой?
— Дурак, это набатный звон, — перебил другой голос.
— Кто звонит-то, интересно? Церковь вроде разбитая, и никого там не было, сам смотрел, — проговорил третий солдат.
Следом за набатным тревожным звоном послышалась стрельба. Сначала редкие короткие автоматные очереди, потом длиннее и чаще, потом — разрывы гранат.
Дверь распахнулась.
— Немцы!!
Все разом вскочили, кинулись одеваться. Спящие, ничего не соображая, хлопали сонными глазами, спрашивали:
— Че стряслось, братцы?!
Им не отвечали — торопливо натягивали шинели и телогрейки, хватали оружие. В дверях возникла давка, вылезали в оконные проломы, во всеобщей сумятице стоял мат-перемат. А с улицы все громче и все ближе гремели автоматные очереди, рвались гранаты, огненные сполохи рвали рассветную темень.
В предутреннем тумане непонятно было, где немцы, а где свои. Солдаты оборонялись кучками возле домов, где ночевали, а немцы били с улиц, из придорожных канав.
Булыга залег во дворе. Рядом с ним пристроились еще несколько солдат и рассказчик Павел Никитич, стреляли из автоматов вдоль улицы, где мелькали черные фигуры немцев и вспыхивали точки огня. Еще человек пять плюхнулись на землю рядом с Булыгой.
— Откуда они взялись? Как черти из бутылки, твари!
— А че делать-то, братцы? Куда прорываться-то?
— Комбат где? В горсовете? Туда и прорываться…
Булыга вертел головой по сторонам и наконец увидел Савелия. Тот перебегал через огород от дома к забору. Булыга оскалился, быстро навел автомат и дал короткую очередь…
И промахнулся — Савелий успел упасть на землю в пожухлую картофельную ботву, и пули
