проснулся — по нужде захотелось. Вышел из хаты — звезд тьма, такие яркие и совсем близко, руку протяни и дотронешься. Всю деревню видно — так светло от звезд. И звенит все вокруг. Я писаю и думаю, что ж так звенит-то? А после понял — это тишина звенит. Понимаешь, мирская тишь звенит… вроде как радуется…
— Чему радуется-то? — требовал конкретики Чудилин.
— Ну, что покой и благодать вокруг… жизнь вселенская…
— Понятно. Поссал и дальше спать пошел? — ехидно спросил Чудилин.
— А чего еще то?
— Тишину послушал бы, — хихикнул Чудилин, — благодать вселенскую.
— Так холодно стало. В августе ночи-то холоднющие… — пояснил Балясин.
— Во-во, яйца отморозить можно, — хмыкнул Чудилин.
— Эх, Чудилин, до чего ты грубый человек, — вздохнул Балясин. — Ну никакой душевности в тебе нету.
— Зато в тебе много — ссышь и заодно благодать вселенскую испытываешь, — парировал Чудилин.
Теперь все негромко рассмеялись.
— Язык без костей — мели Емеля, твоя неделя, — сказал Глымов.
Заморосил мелкий дождик, белесой завесой повис над землей, но охотники за провиантом добрались до склада, заскользили по намокшей глине вниз, к железной двери. Глымов нажал плечом на дверь, нащупал рукой рубильник, зажег свет.
Один за другим бойцы заныривали в подвал, оглядывались. Все на месте. Будто и не уходили. Только обалдевший Балясин крутил по сторонам головой — не верил глазам.
— По-быстрому, по-быстрому, — скомандовал Глымов, и все принялись таскать коробки, банки и бутылки.
Глымов поставил автомат у стены и пошел в глубину подвала, где были ящики с ромом и консервные банки с фасолью и сосисками. Расправив сидор, Глымов кидал в него банку за банкой, и вдруг его словно током ударило — краем глаза он увидел фигуру в серой шинели и серой пилотке.
Глымов замер, боясь шевельнуться, потом медленно повернул голову — шагах в десяти стоял немец с автоматом на шее и держал в руках картонную коробку с пачками сигарет. За его спиной солдат складывал в мешок банки с сосисками. В глубине показался еще один немец и остановился, глядя на Ошмова.
Бесконечно долго смотрели они друг на друга. Немец с автоматом и безоружный Глымов. За спиной, в глубине подвала Глымов слышал приглушенные голоса своих ребят. Немец молчал, все так же держал коробку с сигаретами.
И Глымов молчал, держа в каждой руке по банке с сосисками.
Вдруг немец улыбнулся, нагнулся и поставил коробку на пол. Снял через голову ремень и положил автомат на пол рядом с коробкой, поднял с пола бутылку рома. И опять улыбнулся, жестом позвал Глымова к себе.
И тогда Глымов тоже улыбнулся, приложил руку с банкой к сердцу и медленно подошел к немцу.
Одним ударом ладони немец выбил пробку из бутылки, приложил горлышко к губам и сделал несколько хороших глотков. Выдохнул, зажмурился, помотал головой и протянул бутылку Глымову. Тот переложил банки в одну руку, взял бутылку и тоже сделал несколько глотков. Выдохнул шумно, рукавом утер губы. Немец присел на ящик, достал из кармана шинели пачку сигарет, протянул Глымову. Тот подвинул к себе другой ящик, тоже сел и степенно взял из пачки сигарету. Немец щелкнул зажигалкой. Они молча задымили сигаретами. Рядом с Глымовым, всего в нескольких шагах двое немцев набивали мешки продуктами, не обращая на него внимания. А этот немец курил, задумчиво глядя перед собой, потом взглянул на Глымова, опять улыбнулся, сказал:
— Гут… карашо…
— Гут… — согласился с ним Глымов. — Хорошо…
— Петрович! — послышался вдалеке голос Лехи Стиры. — Ты куда пропал?
— Погоди! — отозвался Глымов.
Они докурили сигареты, Глымов затоптал окурок и поднялся, закинул за спину мешок. Немец тоже встал, вновь с улыбкой посмотрел на Глымова. Тот улыбнулся в ответ, повернулся и нарочито неторопливо пошел, каждую секунду ожидая выстрела в спину. Но выстрела не было.
Через несколько шагов Глымов остановился и медленно обернулся — немец стоял на месте, подняв приветственно руку и широко улыбаясь. Его автомат лежал на полу, рядом стояла недопитая бутылка рома.
Глымов вышел через узкий проход между штабелями к своим. Мешки уже были туго набиты провиантом. Леха Стира, Балясин и Чудилин обвязывали мешки веревками, делали лямки, чтобы можно было просунуть руки.
— Там фрицы, — приглушенным голосом сообщил Глымов.
Все замерли, затем схватили автоматы.
— Мир-дружба, — хмыкнул Глымов, вытирая вспотевший лоб. — Выпили с одним, покурили и разошлись, как в море корабли.
— Как выпили? Как разошлись? — не поверил Балясин.
— Очень просто. Выпили, покурили. Он говорит: «Карашо», и я ему: «Хорошо». Он мне улыбнулся и ручкой помахал.
— Они небось тоже за провиантом пришли, — сказал Леха Стира.
— А что они, не люди, жрать не хотят? — усмехнулся Чудилин. — При оружии были?
— С автоматом. А у меня — пистолет в кобуре, пока достанешь — он из тебя решето сделает, — говорил Глымов.
— Как же он стрелять не стал? — все еще не верил Балясин.
— Не стал. Автомат на землю положил и улыбался все время. А че у него там на уме — черт разберет, — ответил Глымов. — Ну-ка, Леха, налей, а то знобит меня чего-то…
— Они там или ушли? — спросил Стира, откупоривая бутылку рома.
— Не знаю. Небось ушли… — Глымов вырвал бутылку из рук Лехи, стал пить прямо из горлышка. Оторвался, выдохнул и улыбнулся слабо. — Вся спина от страха мокрая, верите, нет?
Три полуторки колыхались на ухабистой дороге. В первой ехали сержант Толик и Савелий Цукерман.
Хором пели:
Они перестали петь и разом захохотали. Потом сержант Толик пропел:
— Ну, ты хоть чпокнул ее или не чпокнул? — перестав петь, спросил Толик.
— Когда, Толик? Всю ночь раненых разгружали…
— Для этого и ехал? Ну ты — мудик! — Толик захохотал. — Мудила-а-а!
— Ладно, ты у нас умник! — обиделся Савелий. — Сам много баб чпокнул? Небось одну, и ту во сне!
