отступающему неприятелю, и маленьких фигурок, уже не пятящихся, а просто бегущих, становилось меньше, меньше. Наверное, кто-то из южан затаился, подождет новой атаки, а если ее не будет, то – ночной темноты, чтобы с нею потихоньку отползти к своим…
Издалека бухала самоходка, прикрывая отступающую пехоту. Но самоходка ближе не сунется: она для штурмовых дел непригодна Дрянь машина, полуоткрытые борта, полностью открытая корма, сверху тоже никакой защиты. Почитай, спереди только и есть надежный броневой щит. Ежели подъедет поближе, пушкарей перещелкают за здорово живешь. Нет, кончено.
Рэм устало сел на дно окопа. Вынул курево. Папирос вот уж месяц к ним не завозили. Дрянью какой приходится дымить! Самосад крестьянский, крепость у него такая, что слезы из глаз брызжут. Да и тот, правду сказать, хрен достанешь… Вынул агитационную листовку южан: «Каждому сдавшемуся солдату мы гарантируем горячую пищу, новую одежду и скорое возвращение к своей семье…» – ну да, разумеется, особенно когда им самим жрать нечего… За хранение таких листовок военная полиция хватала без разговоров и отправляла под трибунал. Рэм не торопясь оторвал от листовки широкую бумажную ленту и положил оставшееся в карман. Соорудил самокрутку, щедро сыпанул табачка Сегодня можно не экономить. Щелкнул трофейной зажигалкой со значком республиканской гвардии южан – короной, разрубленной мечом. За хранение такой зажигалки военная полиция без разговоров ставила к стенке. И уже хотел было затянуться, да спохватился:
– Ой! Извини меня, девочка, забыл. Прости дурака, виновен.
И он вновь поцеловал «Дурехи». От души, с чувством.
– Спасибо, милая. Ты сегодня молодец. Поработала на славу. Видела, какого мы с тобой зверя завалили? У-у, монстрище… Куда я без тебя, радость моя? Куда я без тебя…
Перед умственным взором Рэма неожиданно появилось лицо Даны. Он закрыл глаза. Вот она стоит у окна и машет ему рукой. Вот она прыгает на кровати в ночной рубашке. Вот она… «Родная моя, свет мой, чудесное эфирное создание…» Рэм мысленно потянулся к ней.
Нет! Не сейчас.
Он затянулся. Еще разок, со всей дури, так, чтобы из глаз не слезы катились, а искры сыпались… О! Вот же дерьмо сушеное!
…За весь день федераты больше ни разу не сунулись. Только их самолет-разведчик летал над окопами и время от времени постреливал из бортовых пулеметов.
Уже в сумерках секция истребителей развела в землянке костер. Впрочем, секцией она оставалась только по названию – Рэм с Фильшем да еще раненый Козел. Сидит, баюкает левую руку, висящую на перевязи. Пулей его зацепило, и теперь он дожидался темноты, чтобы тихо-мирно уйти в санитарную роту, а оттуда, если повезет, отправиться в госпиталь. Капрала Ваду вместе с его вторым номером, Белым, убило бомбой в самом начале боя. Там хоронить-то нечего – ошметки. А вот «Ледоруб» их целехонек, ни ствол, ни приклад осколками не посекло. Теперь лежит-полеживает у ног Козла Кому-то теперь достанется?
Дэк жив-здоров, ни царапины, да он убрел куда-то.
Зато к истребителям прибился седоусый дядька-ополченец лет сорока пяти. За день он остался один- одинешенек от всей своей секции. Не будь дурак, он без затей пошуровал в ранцах у мертвецов и теперь щедро выдал на общий котел крупы, солонины, чая…
Хорошо. Тихо. Все сыты.
Фильш крупными стежками латает штанину. Руки бы ему оторвать за такую работу! Сразу видно: иголку с ниткой он до армии в руках не держал. Вот Фильш поворачивается к Рэму:
– Ты мне все объяснил, Рэм
Рэм, спокойный вежливый Рэм, само терпение – больше никто хонтийца во вторых номерах не терпел – отвечает ему:
–
А потом добавляет, заметив удивленный взгляд Фильша:
– «Убили» бы, понятно, чуть позже, чем мы оттуда уберемся. На три чиха позже, скажем так… А убив, не ждали бы нашего появления тут же, неподалеку, на новой позиции.
– Сложновато выходит.
– Ничего, еще разберешься…
Тут в землянку входит Дэк. Улыбается.
– Три мертвеца, а еще двое танкистов как-то ушли. Плохо вы, пехота, по ним палили!
– Это ты о чем? – удивленно спросил ополченец.
– Да о танке подбитом Ходил туда. Недострелили вы их, стрелки фиговы.
–......! – ответил ополченец.
– Правильно. Хрен с ними. А я вот добыл там кое-какой припас. В спешке они из машины своей выметывались…
Он выкладывает на крышку от гранатного ящика круглый каравай серого хлеба, нож с силуэтом танка на рукоятке, журнал с голыми шлюхами, ополовиненную пачку хороших офицерских папирос, офицерские же ботинки, снятые с трупа, и маленькую серебряную коробочку с нюхательным сыром.
– Хлеб – всем. Режь, пехота. Ботинки – мне, не заглядывайтесь. Баб – Козлу, он любит похабель. Ножик пусть забирает Рэм, у него там зажигалочка вражья заначена, к ней в пару пойдет. Курево опять же всем… Э! Не так быстро… с-суки… мне только одна досталась… ладно. Сыр ты, Фильш, получишь, должен же тебе быть особенный подарочек, ты же наш, истребитель, хоть и редкий придурок. Сырейницу серебряную я опять же себе забираю, без ссоры, без спору.
Аромат хлеба – не сухарей каких-нибудь, а настоящего хлеба, – бьет Рэму по ноздрям. Так бьет, словно вся исчезнувшая, укатившаяся далеко за горизонт довоенная жизнь явилась к Рэму и коротким прямым пытается отправить его в нокаут.
Хлеб вмиг исчезает. Его даже не резали, его просто рвали.
– Дэк, – спрашивает Рэм, – ты небось вкруг подбитого «Урагана» прошелся и внутрь залез?
– Откуда бы я иначе барахлишко-то притащил бы?
– Ну да… Ты скажи мне, кто его причесал? Артиллеристы? На мину напоролся? Или это ты его? Ты же с Козлом где-то там его караулил?
Дэк снял пилотку, огладил волосы и посмотрел на собеседника с большой задумчивостью.
– Да тут ерунда какая-то, брат. Мы с Козлом жарили по нему, жарили, и по мордасам, и по бокам… а вот те шпиндель в задницу! Не смогли мы его продырявить. Мы броневик остановили – вот тут верное дело. Точно, Козел?
Тот зашевелился в дальнем углу, откашлялся и веско подтвердил:
– Наша работа.
– Ну вот. Я и туда ходил. Шесть дырок мой «Дятел» в нем проклевал, пока мы движок ему всерьез повредили. Но ведь достали же его, а? «Ураган», Рэм, нет. Ты один, брат, своего остановил.
– Что ж, из пушки его тогда?
– Тоже нет, дружище. Вмятины на броне имеются, а задача не выполнена. Лоб у него твердоват для наших пушчонок. Тут такое дело… везуха нам сегодня выпала необычайная. Есть у кого? Надо за такую везуху выпить.
Козел достал фляжечку и разлил самогон помалеху. Ополченец звучно крякнул, обтирая усы.
– Как горло дерет… Не самогон, напильник какой-то!
– Ты не тяни, Дэк.
– Да я и не тяну. В общем, никто из наших достать его не смог. Может, огнеметчик достал бы его, кабы танк чуть больше проехал, да кабы сам огнеметчик был бы еще жив… Помянем огнеметчика! Как его?
Никто не вспомнил. Три дня новый огнеметчик прослужил в роте, и нет его теперь. Теперь самый новый будет, может, хоть он запомнится.
Выпили молча, только ополченец вновь фигурно крякнул. Фильш скривил рожу, мол, охота вам дрянью эдакой травиться. Ничего, пообвыкнет и тоже пить начнет, хотя бы и поперек своей веры. Видали мы тут и хонтийцев, и пандейцев, все к одному приходили.
