штуки. Один голубой кит весит столько же, сколько тридцать взрослых слонов. Добываем кашалотов, правда они меньше, но все равно им не спрятаться! Они должны время от времени всплывать на поверхность. Поэтому, понимаешь, приходит конец всему этому китобойному промыслу. Американцы уже не ловят, англичане и голландцы, в общем-то, тоже, норвежцы вынюхивают, каким бы еще делом заняться.
На промысле остались лишь мы с русскими и японцами. На всех хватит ненадолго, уже точно известно, сколько китов пойдет за год в котел. Где тут романтика? Да ты сам увидишь, когда промысел начнется. Ну а теперь о более важных делах. Здесь ты будешь заботиться о себе сам: лазай, где хочешь, фотографируй, что хочешь, ешь, что поставлено на стол, спи, когда спится. Но помни, что палуба скользкая, а поручни есть не везде, что я обслуживаю пушку и что, когда начнется лов, ты не должен мешать. Ни мне, ни другим. Орудие поворачивается на триста шестьдесят градусов, нельзя стоять в зоне обстрела. Здесь решают секунды; если проморгать, все надо начинать снова. Каждый живет своим делом. Ты пишешь — мы промышляем китов. Понял? Вот и все. Как поешь, иди спать…
Он стащил с себя толстый свитер. Лег на койку, отвернулся к стене.
— Ну и разговорился старик, — буркнул высокий финн, который пришел собрать со стола. — Он за неделю не скажет столько, сколько произнес сегодня за одну ночь.
Он подождал, когда я кончу есть, и начал рассказывать вполголоса, как прежде плавал на Балтике и даже заходил в польские порты. Затем мы встали, погасили свет в каюте и пошли мыть посуду. Флотилия шла на юг, сквозь дождь и мрак мигали огни «Чейнза I» и «Чейнза II» — товарищей по промыслу. Китовая смерть шла навстречу огромным животным. Те, кто должен был погибнуть, ныряли пока в погоне за осьминогами. Поддерживался огонь под котлами в Олбани, всегда готовыми к приему добычи.
В потемках, не зажигая света, чтобы не будить соседей, пробрался я к своей койке. Но спать не мог: мешал ровный шум работающей машины. Я думал о том, что отрицает сегодняшний день, о том, чего уже не замечает капитан Стаббс, и о том, что решало судьбу его страны.
Китобойный промысел возник в Австралии не в последние годы. Напротив, это было первое, а многие годы и единственное занятие ее жителей. В своей классической книге «Моби Дик» Мелвилл замечает, что китобойное судно — «истинная мать этой могущественной ныне колонии…»
Британские китобойные корабли, плывущие к местам ловли в австралийских водах, не брали с собой товары на продажу, потому что в противном случае нарушили бы монопольное право Ост-Индской компании и весь груз мог быть конфискован.
По этой причине владельцы кораблей старались запастись совсем другим «товаром». 22 ноября 1791 года капитан китобойного судна Томас Мелвилл пишет хозяевам фирмы «Самюэль Эндерби и Сыновья» в Лондоне: «Я чувствую себя прекрасно, благодарение богу, весь экипаж пребывает в прекрасном настроении. За всю дорогу из Англии мы потеряли двадцать одного ссыльного и одного солдата». Поразительна лаконичность капитана, добавляющего в конце письма, что китобойное судно «Британия», которым он командует, осталось «целым и невредимым».
Правда, его послание может выглядеть как пустая болтовня но сравнению с дневником капитана Джилберта Пэндлтона, командира корабля «Элеонор», тоже промышлявшего у берегов Австралии. Человек, его написавший, без сомнения лучше владел гарпуном, чем пером. Отсюда и лаконичные записи:
«Воскресенье 29 октября 1848.
Одни час пополудни. Португалец, который был лучшим гарпунщиком, упал с мачты.
Восемь вечера. Похороны».
Та же бесстрастность судового журнала чувствуется и в тех его местах, где речь идет о жене капитана — ведь жены часто сопровождали мужей в плаваниях. Нижеследующий текст переписан из судового журнала судна «Фрэнсис», также промышлявшего в австралийских водах:
«24 октября 1847. Полночь, бриз. Четыре утра, миссис Коннор произвела на свет сына. Шторм. Широта 37'55'' долгота 15'32''.
11 ноября 1847 г. Шторм. Дитя миссис Коннор умирает. Широта 36'39'', долгота 15'30''».
Когда колония была еще очень молода, китобойные суда занимались охотой не только на китов… Так, в 1799 г. корабли «Корнуэлл» и «Кингстон» захватили в качестве военной добычи испанское судно «Ностра Сеньора де Бетлеем», груженное хлебом, который очень пригодился умирающему от голода населению Тасмании. Жители Сиднея ликовали, когда китобои захватили испанский корабль «Эуфемия» с грузом вина и водки.
Это были времена, когда совсем рядом с берегами Тасмании весело резвилось такое количество китов, что его превосходительство вице-губернатор жаловался на шум, учиняемый фырканьем и плеском гигантов в воде, который не дает ему спать по ночам. И вот в австралийских водах появились китобои, главным образом американцы.
Историк Пол Мак-Гир сообщает: «Капитаны судов из Нантакета и Нью-Лондона в первые десятилетия XIX века прекрасно знали отдаленные острова у берегов Австралии. На острове Кенгуру сохранилось название «Американская река», и разведывательные корабли Его Королевского Величества уже застали американцев, вытапливающих китовый жир по обе стороны пролива Короля Георга V, а также на Тасмании…»
Итак, возникали базы китобоев. Строились склады, баржи для экипажа; за ром и табак покупали женщин у местных племен. Китов убивали с небольших лодок. Гребцы подплывали очень близко к киту, затем гарпунщик метал орудие убийства в тело гиганта. Китов вытягивали на берег и вытапливали из них жир. Случалось, что в теле гиганта торчали гарпуны четырех разных экипажей. Доходило до стычек, и только закон определял принцип дележа добычи, но, как пишет Кэqли Теннант, «победителями в спорах чаще всего были те экипажи, у членов которых кулаки были больше…»
Однако первого кита у берегов Австралии поймал yt американец, а датчанин Ёрген Ёргенсен. Это необыкновенно красочная фигура даже на фоне тогдашней австралийской действительности.
Он был политическим заключенным, аптекарем, автором книг о путешествиях, книг теологических и трактующих вопросы политический экономии, агентом британской разведки и участником битвы при Ватерлоо, товарищем знаменитого исследователя Мэтью Флиндерса в его путешествиях. Я чуть не забыл сказать, что в свое время его называли «Королем Исландии», которую он захватил во славу Великой Британии. Прежде чем озабоченное этим даром британское правительство успело отделаться от него, датчанин провел реформу системы исландского просвещения, организовал суды присяжных, именуя себя при этом губернатором. В Лондоне Ёргенсеном до такой степени овладела страсть к азартным играм, что он заложил мебель своей хозяйки, и по суровым законам того времени был сослан пожизненно в Австралию. Кроме упомянутого первого кита у берегов Австралии на его счету был целый ряд смелых открытий первостепенного значения. Наконец, из ссыльного он стал… полицейским и завербовал в свою агентурную сеть одну из заключенных. Как видно, сотрудничество было достаточно тесным, коль скоро датчанин женился на своей осведомительнице. Здесь и пришел конец бесстрашному герою. Старые хроники города Хобарта упоминают, как «Король Исландии» мчался со всех ног вдоль главной улицы города, чтобы избежать гнева супруги, которая на бегу громко клялась, что «обломает палку о его башку…»
История, которую я хотел бы здесь передать, настолько необычна, что я предпочитаю сразу указать источник. О ней нас подробно информирует профессор Уильям Джон Дикин, которого считают крупнейшим
