У Герцля были основания думать, что европейские политики примут его идею, если сочтут ее перспективной для себя. Действительно, еще Наполеон, не колеблясь, пообещал Еврейское государство коменданту турецкой крепости Акко, когда узнал о его еврейском происхождении. Вождь декабристов, российский полковник Пестель, разрабатывал проект формирования армии из русских евреев для завоевания Палестины при осуществлении планируемого захвата Россией Константинополя. Австрия, Германия, Италия, Англия и Франция лелеяли планы раздела Оттоманской империи и прикидывали возможные резоны для своих колониальных претензий: «С беспрецедентной последовательностью, беспримерным упорством и небывалой верой в успех, со свойственной только ему находчивостью, с убедительными аргументами, которые только он мог изобрести, с обаянием, присущим только его личности, он предпринимал шаг за шагом, чтобы получить у крупных держав согласие со своей идеей «еврейского государства». Если бы не было этого согласия, если бы не внедрил Герцль в круги мировых политиков убеждение, что «еврейское государство — это общемировая необходимость», не было бы никаких оснований для надежды на осуществление национальных чаяний евреев.».
Герцль предвидел неизбежный распад Турции. Ещё в декабре 1896 г. он писал: «Конец Турции — сейчас уже нельзя в этом сомневаться — критический момент для нас». Если бы он не сумел к тому времени сделать сионизм известным и общепризнанным политическим фактором, европейские державы просто игнорировали бы еврейскую проблему. Внедрив в сознание нескольких выдающихся политиков мысль, что сионизм — единственно возможное решение «еврейского вопроса» и вопроса Страны Израиля одновременно, Герцль дал им таким образом возможность придать их имперским стремлениям моральный вес и авторитет, которые наиболее дальновидные из них высоко оценили. После того как он, вместе с Нордау и Зангвилом, сумел убедить ведущих европейских лидеров в своевременности и практичности своей идеи, оказались возможными и действия Ллойд-Джорджа в поддержку сионизма и декларация Бальфура. Герцль, в сущности, добился благоприятного решения о мандате Лиги Наций на Палестину задолго до возникновения самой этой международной организации.
Для постройки национального дома для нации, которая еще не до конца осознала себя самое, оставалось минимальное (сорок библейских лет) время, и дерзость сионистского проекта, как и «царственное мужество» (его собственное выражение) Герцля поражают воображение.
Герцль знал ещё кое-что, что никому, кроме людей с пророческим даром, не приходило в голову. Он знал, что, вопреки всем прогрессивным лозунгам наступающего XX века, новое средневековье надвигается на евреев во всех европейских странах. Это кажется невероятным, но он ясно видел, что «камень уже покатился по склону», и знал, что это предвещает: «Гибель, полную гибель!». «Будет ли это революционная экспроприация?» (как произошло позднее в России), «будет ли это реакционная конфискация?» (как произошло в Германии). «Нас изгонят? Убьют? Я предполагаю всё это и многое другое» («Дневники», т. I). Не менее ясно провидел судьбу Европы и ближайший соратник Герцля, философ и психолог, Макс Нордау: «Нас ждут бедствия и кровопролитие, множество преступлений и актов насилия; народы озлобятся друг на друга, целые расы будут безжалостно сокрушены и перестанут существовать; на подмостках истории будут разыгрываться трагедии величественного героизма наряду с трагедиями человеческой низости; трусливые толпы без всякого сопротивления позволят выхолостить себя; целым армиям храбрых мужчин предстоит погибнуть в бою».
Для современных русских евреев именно с Жаботинского начинается сионизм. Во-первых, из-за литературного обаяния его текстов, которое на русском языке не выветрилось и сегодня. Во-вторых, потому что в мировоззрении Жаботинского нет и следа марксистских и толстовских стереотипов, на которые за последние полвека у российских евреев выработалась стойкая аллергия. Наконец в-третьих, он имел мужество называть вещи своими именами, не боясь, что его могут заподозрить в недостатке гуманизма, во времена, когда декларативный гуманизм деспотически правил общественным мнением. Такое подозрение постоянно витало над ним, потому что еще в России во время погрома он взял на себя организацию самообороны и в дальнейшей своей деятельности всегда поддерживал проекты активного сопротивления евреев насилию.
В тотальном неприятии силовых методов скрыта основная слабость гуманистического мировоззрения. До какой степени, вообще, допустимо себя защищать? До каких пределов можно сохранять гуманность в мире непримиримой вражды?
Европейский гуманизм XIX века оказался удивительно наивным и беспомощным во всем, что касалось человеческой природы, национальной жизни и социального устройства. Противники Жаботинского часто обвиняли его в склонности к милитаризму. Волна насилия, поднявшаяся в Европе в связи с Первой мировой войной отрезвила многих, но она явилась только репетицией настоящей Катастрофы. Жаботинский предвидел, что если еврейский народ хочет выжить в мире торжествующего насилия, он сможет достигнуть этого не кротостью, а лишь упорством в сопротивлении. Происшедшая в Европе Катастрофа самым ужасным образом подтвердила это предвидение.
Жаботинский учил, что основное содержание сионизма — отучить евреев рассматривать себя глазами других народов в свете чужих глобальных интересов. Это и значило перевести их из статуса объекта в субъект истории. Естественно, что евреям в их догосударственном существовании, была присуща компромиссная, оппортунистическая позиция, соответствующая их возможностям. Эта компромиссная, объективистская позиция в значительной мере определяла постоянный легализм и гуманизм еврейского истэблишмента во всех странах. Превращаясь в субъект истории, евреи берут на себя историческую ответственность, которой они не знали прежде. И эта ответственность зачастую требует бескомпромиссных решений и беспрецедентных поступков, которые не предстояли евреям в их прошлой безгосударственной, и потому безответственной, жизни.
Жаботинский призывал евреев учиться воевать и всерьез готовиться к этому. Он перенял эстафету от Нордау, сказавшего: «Будьте сильными! Военные заслуги не являются верным знаком реальных заслуг, но в мире насилия и беспощадной борьбы за власть нужно обладать способностью сражаться, словно волк, если вы не хотите, чтобы вас сожрали, словно овцу». Это и оказалось наиболее гуманистическим («ибо ничто человеческое нам не чуждо») призывом перед предстоящим получением государственной независимости и последовавшей серией войн.
Жаботинский — один из немногих среди основателей сионизма — осознавал до какой степени милитаризм не соответствует еврейской ментальности, и, вместе с тем, понимал, что нация не сможет существовать без признания необходимости создать боеспособную армию. Поэтому он посвятил много сил воспитанию в молодом поколении воинского духа как положительной ценности в жизни нации. Вопреки общепринятым интеллигентским предрассудкам он ясно видел, что в военном воспитании есть свои, именно ему присущие, высокие ценности, и нация накануне своего возникновения (и, еще вернее, среди сегодняшних угроз) не должна пренебрегать ими.
Завершая статью, я хочу сказать несколько слов об одном недостатке этой замечательной книги. Б. Натаниягу, к сожалению, совершенно избегает говорить о религиозном сионизме. Для автора середины XX в. (когда была написана эта книга), всей душой принадлежащего к либеральному политическому лагерю, это только естественно. Но в наше время, перед лицом невиданного расцвета фундаменталистских движений, уместно вспомнить, что религиозный сионизм возник раньше светского, происходил из более глубоких корней еврейского существования и в свое время мог бы быть назван фундаменталистским течением. Этим словом мы называем обычно безоглядную преданность исходным, «фундаментальным», принципам, заложенным в Божественном Откровении. Такая преданность в религиозном сионизме несомненно присутствует.
В соответствии с парадоксальной природой реальности все религии содержат в себе неразрешимые противоречия. Поэтому все они в своей традиционной практике вынуждены к непризнанным, идеологически недопустимым, компромиссам. Именно поэтому различные фундаменталистские течения выигрывают благодаря схематизации Откровения в соответствии с сегодняшним уровнем постижения своих сторонников.
Религиозный сионизм провозгласил жизнь и труд в земле Израиля более фундаментальным принципом, чем все остальное и, тем самым, подчеркнул свою верность духу иудаизма в условиях, когда это противоречило общепринятой практике и букве учения о Мессии.
Религиозный сионизм в XIX в. имел, к счастью, слишком мало сторонников, чтобы всерьез отпугнуть светское общество. Иначе его фундаменталистская основа сделала бы весь сионизм, как политическое
