Местность представляла собою громадную площадь, постепенно террасами поднимающуюся от берега к северу, где она была ограничена сплошной стеной идущих параллельно берегу высоких утесов. Площадь была волниста и поворачивала немного влево, так что не всю ее было видно. За стеной утесов на север спускался ледник, должно быть, во всю ширину острова: Он был виден, когда мы подходили на каяке, но с юго-запада его не было видно, так что весь остров производил очень приятное впечатление обилием земли.
Со скал с шумом сбегала вода, образуя во многих местах водопады, и по террасам изливалась в море многочисленными ручьями. Почва еще не просохла, было много грязи и воды. Местами площадь пересекали широкие и глубокие овраги, по дну их шумели потоки. На скалах птиц было видимо-невидимо, и непрерывный шум их положительно оглушал. Между камнями бегали маленькие серые птички, похожие на куликов.
Мы торопливо, поминутно спотыкаясь о камни, а иногда еще «запинаясь» больными ногами, шли вдоль берега на восток и жадно всматривались вперед. За поворотом показалось что-то в роде постройки, но скоро она опять скрылась за холмом. Пройдя еще триста метров, мы увидели, что за этим холмом как будто возвышается шест. Не могло быть сомнения, что мы подходим к самому интересному месту.
Но вот показался дом — настоящий бревенчатый дом с почти плоской крышей на один скат и с трубой. Да, это уже не развалины, а целый дом. Увидели еще дом и еще постройку — и были уже уверены, что здесь, если не город, то порядочный поселок, так как мы за дома впопыхах принимали и все большие камни. Мы были так заняты рассматриванием этого поселка, что не обращали внимания на ближайшие предметы. Вдруг, метрах в шестидесяти, около глубокого оврага мы увидели большой промысловый бот норвежского типа. Он был в полном порядке и лежал килем кверху. Рядом были сложены различные принадлежности — весла, решетки и прочее. Бежим дальше к самому большому дому, ожидая увидеть людей. Если бы мы их сейчас увидали, то, право, не удивились бы, так как мы серьезно вообразили себя в каком-нибудь промысловом поселке, о. существовании которого не знали. Мы не обращали внимания на то, в каком состоянии эти уже близкие теперь дома. Они казались нам новыми, может быть обитаемыми. Возможно, что сейчас откроется дверь, мы услышим незнакомый голос и увидим какого-нибудь норвежца или англичанина с трубкой в зубах.
Но, подойдя к дому, мы убедились, что он необитаем: все окна, были заколочены. Входная дверь была полуоткрыта и занесена снегом, который уже превратился в грязный лед. Нижние бревна тоже под снегом, но в верхней части дом производил впечатление недавно построенного. Но теперь мы не обращали еще внимание на детали: нас заинтересовали какие-то большие ящики, полузанесенные снегом, которые лежали у самого дома. Оторвав доску у одного из них, мы внутри увидели второй ящик, жестяной. Разрезали ножом жесть и — о, счастье! — внутри ящик оказался полон белыми сухарями, галетами. Сейчас же в наших карманах и во рту очутились эти чудесные галеты. Таких ящиков было пять, и не было сомнения, что все они с галетами. Для того, чтобы понять нашу радость при атом открытии, надо несколько месяцев получать ржаные сухари ограниченными порциями, а в течение полумесяца не видать ни крошки хлеба или сухарей и питаться одной мясной пищей без всякой приправы, кроме морской воды. Я раньше не придавал особенного значения хлебу и никак не предполагал, что по хлебе или даже сухаре можно тосковать, буквально тосковать, даже когда сыт от одного мяса. Читая описания зимовки Нансена и Иогансена, я находил несколько преувеличенными их мечты о сухарях. Но потом я понял, как ошибался. И теперь, когда мы нашли целых пять ящиков сухарей, мы были счастливы, как никогда.
Теперь мы обратили внимание, что к стене дома со стороны входа была прибита вертикально доска. К этой доске наверху была прибита другая, поперечная, на которой была четкая надпись латинским шрифтом: «Экспедиция старшего лейтенанта Седова 1913 г.» Вот тебе раз! Так мы, значит, находимся в становище Седова? Но почему здесь написано «1913 год», когда Седов отправился в том же 1912 г., как и мы? Странно…Под поперечной доской были привязаны две запаянные банки из-под какао. «Это почта, — догадался я, — должно быть, ждут прихода судна». Подойдя к двери, мы увидели надпись синим карандашом: «Первая русская полярная экспедиция старшего лейтенанта Седова прибыла к Кап-Флора 30 августа 1913 года и второго сентября отправилась в Теплиц-бай».
Теплиц-бай…Это название знакомо мне. Это на Земле Рудольфа. Пришли 30 августа, а 2 сентября ушли… По-видимому, ушли на собаках, иначе не выгружали бы этих ящиков и другого имущества, виднеющегося вдали. Но как они успели за четыре дня сложить этот дом; а еще удивительнее, как они успели в нем пожить и так его запустить. В доме был такой беспорядок, такая грязь, что трудно и вообразить. Грязный лед лежал слоем на треть вышины всего помещения, и в этот лед вмерзли обломки мебели, разные лохмотья, банки из-под провизии, грязная посуда и проч. Отложили осмотр до другого раза и решили итти далее к амбару, стоявшему метрах в шестидесяти от дома. Амбар этот представлял собою большую постройку, разделенную внутренней переборкой на две половины, каждая с отдельной дверью, но дверей не было, они были сорваны. Большей части крыши и потолка также не было. Внутри амбар наполовину был наполнен льдом, из-под которого высовывались ящики, ряды банок, бочки, большие железные бидоны, непромокаемая одежда, парусина и масса каких-то обломков. В другой половине, кроме перечисленного, высовывался из-подо льда зеленый каяк, хорошей работы. Сбоку была полуразрушенная постройка — сарайчик, в котором лежали мелко напиленные дрова.
Вокруг амбара была непролазная грязь и лужи воды. В этой грязи и в воде на большом расстоянии вокруг были разбросаны ящики с какими-то банками, банки без ящиков, бочки, ломаные нарты, обрывки сбруи, посуда и много еще разных предметов. Впечатление 4 в общем получалось такое: стоял амбар, в котором когда-то был устроен хороший склад — там одного только птичьего молока не было, — но вот случился пожар, прибыли пожарные, разобрали крышу и потолок, выбили окна и двери, разбросали кругом, как попало, весь товар, поломали, побили, залили все потоками воды, которая сейчас же замерзла, а потом ушли…Но пожара не было, это ясно. Стены и остаток потолка даже не очень почернели от времени, дерево было почти свежее.
Вскрыли мы несколько банок с консервами и нашли там свинину, селедки копченые и консервированные и мясо кролика. Попробовали на вкус: как будто только сейчас из магазина. Банки мы эти взяли с собой и пошли дальше.
На другой линии с домом и амбаром метрах в шестидесяти стояла восьмигранная постройка легкого типа. Каждая грань ее состояла из отдельного щита. Крыша у этой постройки была шатром, коническая, вход через отдельные сенцы, вся постройка была похожа на маленький цирк. Внутри стены обтянуты парусиной, а вдоль них были устроены койки. Здесь на полу был такой же слой льда, грязь и разрушение, как в первых двух постройках; валялись лохмотья и обломки мебели, ящиков и прочего хлама. На койках мы нашли нечто существенное и важное для нас: там лежали в ящике и прямо рассыпанные патроны для винтовки; нашлись и дробовые — для ружья двенадцатого калибра, как и наша двустволка. Между ними было несколько патронов, заряженных пулями. Находка, патронов была очень кстати, а это совпадение калибров прямо нас поразило. Право, недурно!
На койке же стоял большой аптечный сундук, полный всевозможных лекарств и перевязочных средств. Сундук этот из всех предметов наиболее сохранился, но пока нас заинтересовал только круглыми мятными леденцами, мы взяли их с собой «к чаю».
Между постройками и берегом была целая свалка: тут были порожние банки из-под разных консервов, кастрюли, тарелки, сковороды, чайники, ложки. Все это было грязно и поломано: не хватала ручек, крышек, носков, но между этими вещами попадались и годные, к употреблению. Здесь же валялись обрывки собачьей и конской упряжи. Вся эта куча напоминала развал на «толкучке». Ясно было, что мы обеспечены надолго всем необходимым и даже «предметами роскоши».
Теперь надо было подыскать себе приличную «квартиру». Ни в главном- доме, ни в амбаре, ни в «цирке» жить было нельзя в настоящем их виде. Напротив главного дома, в сторону к утесам стояла четвертая постройка, не менее странная, чем «цирк». Как потом мы рассмотрели, это была судовая рубка. Вокруг стен в расстоянии около тридцати сантиметров был воткнут ряд бамбуковых палок, образующий нечто в роде частой решетки, переплетенной проволокой и скрепленной планками. Между этой решеткой и стенками рубки был положен торф или мох, который, вероятно, лежал во всю вышину постройки, но от времени осел на половину высоты. Такая же бамбуковая решетка ограждала небольшую площадку перед входом, образуя что-то вроде крытого палисадника. Эта маленькая усадебка показалась нам симпатичной; тут не было грязи, так как она стояла на возвышении, и не видно было следов разрушения, как у других построек. В нее мы и вошли.
