встретили командир корабля и Андрюша Савельев.
Алексей Емельянович проверил документы, задержанных нами людей. После этого он выслушал их рассказ о том, как они случайно отстали от своей роты, и приказал их накормить. Андрей сидел молча в сторонке, пристально всматриваясь в каждого из солдат. Когда Губа увел бойцов на камбуз, Андрюша сказал:
— А все же, Алексей Емельянович, советую их задержать, а утром отправить в гарнизон для проверки.
Харченко, поразмыслив, распорядился: накормив, положить гостей спать в таранном отсеке и на всякий случай приставить к ним охрану.
Мне не спалось. Я бы рад был сойти снова на берег, найти Володю Гуцайта и продолжать с ним розыски. Но разве разыщешь его в такой темноте? Я сел в кают-компании на диван, взял книжку. Пират вскочил на стол, уткнулся мне мордой в лицо.
— Пусти, Пират, не мешай.
Алексей Емельянович прошел в свою каюту.
— Чего не спишь? — спросил он.
— Не спится.
Вдали послышалось негромкое пение. Я поднял голову:
— Что это?
— Наши гости поют, — усмехнулся Алексей Емельянович.
«Широка страна моя родная», — пели в таранном отсеке.
Пират заснул и посапывал у меня под рукой. Книга была увлекательная — о мастерстве водолазов, поднимавших затопленные суда. Прошел час, другой. Над головой вдруг прогромыхало, кто-то сбежал по трапу. Это был Володя Гуцайт.
— Ну что, Володя?
— Где командир?
— У себя.
— Нашли парашюты…
— А парашютистов?
— Как в воду канули.
Гуцайт постучал в каюту Алексея Емельяновича.
— Войдите, — сразу откликнулся командир. Я слышал, как Володя докладывал о розыске. Дверь распахнулась. Алексей Емельянович, как видно, и не ложился. Он был одет по форме.
— Это значит, что мы не выполнили свой долг, — сказал он взволнованно. — Подвахтенной команде еще раз тщательно обыскать весь район. Кстати, уже светает, — взглянул он на круглые корабельные часы, — привлеките к розыскам население.
— Есть! — ответил Володя.
— Губа!.
— Есть Губа! — вскочил Вася, прикорнувший на табурете возле буфета.
— Обыщите тщательно весь район, в котором встретили отставших от части.
— Есть!
— Возьмите с собой десять человек.
— Есть!
Я вскочил, попросил разрешения участвовать в поисках.
— Идите, Травкин.
— Есть! — ответил и я.
Действительно, уже совсем рассвело. Утро было туманное, серое.
Десятки людей принялись прочесывать густой кустарник, росший на склонах холмов.
Здесь были не только матросы. Были и женщины, дети, старики. Больше всех старались юркие мальчишки. Мы с Губой шаг за шагом обследовали район, где блуждали ночью. Нигде ничего! Повсюду один лишь колючий кустарник. Губа начал злиться. Глаза у него покраснели: он провел бессонную ночь. Настал час, когда в кают-компании пьют утренний чай. Кто напоит им командира? Мы то и дело встречали наших товарищей, спрашивали: «Ничего?» И получали в ответ: «Ничего».
— Ушли, проклятые, ушли в Николаев, разыскивай их теперь в большом городе! — злился Губа. — Упустили! Ах, чтоб у нас повылазило, упустили!
Вдруг он споткнулся.
— Травкин, сюда!
Он лежал на земле и ножом лихорадочно разрывал землю.
— Нашел! Вот оно! Травкин, держи!
Он выбросил зеленый металлический ящик. Это был портативный радиопередатчик. Потом достал три вещевых мешка, засаленных, грязных. Сел, принялся развязывать.
— Да помоги же, Травкин.
Я помог развязать тугой узел.
В мешках не оказалось обычных для солдатского обихода вещей: ни запасной рубахи, ни фляги, ни расчески и мыла. Но в каждом из них лежал объемистый пакет.
— Осторожнее, Травкин! Взлетишь!
Подоспевшие на сигнальный выстрел минеры разобрались во всем — во взрывателях, взрывчатке, часовых механизмах. Каждый пакет весил по десяти килограммов и мог взорвать мост…
Мы пришли на корабль со смертоносным грузом.
— Нашли? — спросил Алексей Емельянович.
— Нашли, товарищ командир.
Подошел и Андрей Савельев.
— Я думаю, Андрюша, ты прав, — сказал ему Харченко.
— Уж у меня не сбегут.
Через несколько минут из таранного отсека вывели трех бойцов. Они щурились, выйдя на свет. Алексей Емельянович сказал:
— Я вас отправлю к коменданту.
— Нам бы в часть… — возразил один из задержанных.
— Мы и сами дойдем, товарищ командир, — сказал другой.
Они возмущались, протестовали, когда Андрей приказал автоматчикам связать их. На глазах у одного из них, маленького и самого молодого, заблестели неподдельные слезы обиды.
— Воевали, воевали, и вот… довоевались, — бормотал он с горечью.
— Там разберемся, — сказал Савельев и приказал им сойти в катер.
Савельев вернулся лишь к вечеру, когда мы пили в кают-компании чай.
— Я не ошибся, — сказал он, снимая фуражку.
— Да ну? Рассказывай!
— Налейте чаю, прошу. Да покрепче.
Ему налили чаю. Он рассказал:
— Натренированы, гады. Всю дорогу на катере возмущались. Да так возмущались искренне, что я им чуть было не поверил. А взяли их контрразведчики в оборот — тут все и выложили. С истерикой. С рыданиями. Э, ну да что там, вспоминать противно. Слякоть. Мразь! — ударил он кулаком по столу. А задание имели — взорвать Варваровскую переправу и по радио своим о том доложить. Но вот четвертый остался… Этот еще нам может нагадить. Хотел бы я знать, где четвертый? Они клялись, что их трое. Но ведь парашютов-то было четыре? Один уверял, что на четвертом была запасная радиостанция, другой — что запасы пищи, а третий — взрывчатка. Сговориться не успели, прохвосты!
Нелегко найти диверсанта в огромной массе людей, одинаково одетых, передвигающихся, куда-то спешащих. Переправу охраняли усиленно. По валкому понтонному мосту непрерывным потоком бежали, не соблюдая строя, бойцы (на понтонном мосту маршировать в ногу нельзя). Прошло два дня и две ночи, а диверсант не был обнаружен. Но ведь он где-то затаился — со своим смертоносным грузом, упакованным в
