Сергеев усмехнулся, накинул плащ, попросил водителя открыть дверь и вышел из автобуса. Он стоял на причале и смотрел туда, в узкий проход, где кипели, сшибаясь, волны, и тот далекий день на рассвете вроде бы стал оживать, приближаться к нему.
— Садитесь же! — крикнула девушка, распахнув дверцу. — Вы насквозь промокнете.
Он улыбнулся ей, подойдя, и ему вдруг стало обидно, что она почти ничего не рассказала туристам о десанте. Он хотел объяснить, что никакого причала тут не было и они прыгали тогда в воду — катера не могли подойти близко из-за осадки. Но, глядя в ее чистые, полудетские, еще по-настоящему не тронутые жизнью глаза, он сообразил вдруг, что она родилась много позже войны…
— Садитесь же, вы простудитесь, — нетерпеливо сказала девушка, скользнув озабоченным взглядом по его повлажневшим седым волосам.
— Вы поезжайте, я приду позже, — он глянул на руководителя делегации, и тот понимающе кивнул…
Сергеев зашел в тихое полупустое кафе, заказал крепкий кофе. Пока усатый смуглый буфетчик нацеживал в чашечку ароматный напиток, Сергеев спросил его, почти не надеясь, что тот понимает по- русски:
— Вы давно живете в этом городе?
Но буфетчик, к немалому удивлению Сергеева, довольно бойко, — видно, советские туристы были в этом городке нередкими гостями — объяснил, что живет здесь целых двенадцать лет. Он был словоохотлив, явно обрадовался случаю поболтать с заезжим русским туристом и даже рассказал, что две его дочурки- школьницы с удовольствием изучают русский — они называют его «советским».
— Скажите, а что было на месте этой улицы до того, как здесь поставили эти высокие дома?
— Тоже улица. И тоже были дома, только… ниже ростом. Гулливеры и лилипуты! — Буфетчик раскатисто засмеялся.
— Кажется, бот здесь, напротив, стоял двухэтажный старый особняк с башенкой, — сказал Сергеев не совсем уверенно. — Не помните?
— Вы ошибаетесь, он стоял на месте вон той гостиницы.
— А вы что, бывали здесь?
— Очень давно… Кофе у вас превосходный.
Сергеев расплатился и, отойдя, сел за столик возле окна, откуда было хорошо видно здание гостиницы.
Отдаленные раскаты шторма приглушенно докатывались сюда, и опять этот гул напомнил Сергееву орудийный грохот, и ему почудилось, что вот сейчас он увидит врывающиеся в бухту катера с десантниками и вода в узком проходе забурлит от взрывов.
Он, командир взвода морских пехотинцев лейтенант Сергеев, не знал в ту ночь, кто сумел развести боны при входе в бухту — наши ли разведчики, местные ли патриоты. Но он знал, сколь сложно выполнить такую работу, и потому мысленно поблагодарил этих неизвестных людей и порадовался за них. Катера без ходовых огней скользили по тихой воде прохода, стиснутого темными скалистыми берегами. Фашисты, к счастью, хватились слишком поздно, когда была уже наполовину пройдена горловина. И вот, разрывая ночную тишь, мощно взревели моторы, и катера рванулись на полных оборотах вперед, С берега, пронзая предрассветную темь, кинжально хлестнули навстречу прожекторы, плотно ударили орудия. А катера врывались в бухту, и в ней стоял сущий ад — вода кипела от взрывов, слепили, судорожно метались над поверхностью щупальца прожекторов, прочерчивали темноту колючие трассы пулеметных очередей.
Катер, на котором шел взвод, вырвался вперед, но внезапно резко сбавил обороты, даже дал задний ход, и Сергеев почувствовал, как проскребло килем по грунту. Возле борта ухнул снаряд, катер круто завалило, и командир рявкнул с ходового мостика в мегафон:
— Давай, ребята, а то накроет! Глубина полтора метра!
— Поше-ел! — Сергеев вскинул над головой автомат и первым прыгнул с бака. Следом посыпались десантники.
Они и на берег вырвались первыми, но дальше идти было опасно — впереди полыхнул взрыв, раздался чей-то отчаянный крик. Сергеев понял: местность заминирована. Оглянулся назад и обомлел: десантники, выбравшись на берег, лавиной бежали следом. «Берег заминирован, другого прохода нет! — обожгла мысль. — Вся рота может погибнуть. И здесь оставаться нельзя, сметут огнем. Что же делать?»
Сергеев хотел уж было крикнуть: «Ложись!», хотя понимал, что тогда атака захлебнется, но в это мгновение при вспышке ракеты увидел едва приметную тропинку. «Значит, по ней ходят?..» Но он знал, что и в этом случае риск слишком велик и надо попытаться исключить его хотя бы для других…
— Берег заминирован! — крикнул он, обернувшись. — За мной, по тропинке! Ни шагу в сторону! — И бросился вперед, резким рывком уходя от товарищей: если он подорвется, они поймут, в чем дело. Десантники, теперь уже цепочкой, бежали следом за ним. Словно обнаженное, часто и больно колотилось сердце: только бы миновать эту страшно длинную тропинку, только бы она не подвела!
Из темноты навстречу хлестнуло пулеметной очередью.
— Ложись!
Сергеев увидел: сбоку, невдалеке, из-за угла разворачивается грузовик, из кузова на обе стороны выпрыгивают солдаты. Метнул гранату, приподнявшись на локте. Жарко дохнуло взрывом. Темные силуэты заметались впереди под автоматным огнем.
— Даешь, ребята! Полу-у-у-ндра-а!..
Когда рассвело, местечко было почти полностью очищено, лишь небольшие группы гитлеровцев, отстреливаясь, пытались отойти к северной части, чтобы потом скрыться в горах. Часам к десяти все было копчено. Наступила тишина, и пришла пора хоронить погибших — во взводе у Сергеева их оказалось четверо. Двое были ранены.
Узкой горбатой улочкой спускался Сергеев к бухте после похорон товарищей. Тяжело было на сердце, тесно. Следом, поотстав, молча и печально шли десантники. И такое ясное, такое мирное солнце стояло в чистом утреннем небе, что, ощущая его ласку на лице, глядя на голубеющий тихий простор моря вдали, не верилось, что каких-нибудь два-три часа назад вот на этой самой улочке шел бой, гибли люди, и они уже никогда не увидят этого солнца, моря…
Сергеев проходил мимо старого двухэтажного особняка с небольшой башенкой, когда из дома напротив ударил автомат. Пригнувшись, успев выпустить в ответ короткую очередь, Сергеев высадил плечом дверь особняка, взлетел по лестнице наверх, выбрался на крышу. И сразу заметил: в доме напротив, в чердачном окне, двое фашистов устанавливают пулемет…
Улочка была неширокой, метров двадцать, и Сергеев, припав к нагретым на солнце кирпичам башенки, размахнулся и швырнул гранату. Она взорвалась на крыше, но правее цели, пулемет захлебнулся было и заговорил вновь. Внизу, на улице, били из автоматов, звенели, расшибаясь о булыжник, выбитые стекла. Сергеев выругался от злости, хорошо видя пригнувшихся за пулеметом врагов, бледную, жалящую струйку огня. Он изловчился, метнул другую гранату. Однако взрыва не услышал, как не увидел и того, что из чердачного окна полетели обломки досок, повалили клубы дыма и пыли…
Лишь позже, когда ребята уже принесли его на катер, Сергеев, ненадолго придя в сознание, узнал от дивизионного медика, что получил две немецкие пули в правую сторону груди…
…Шторм в море не утихал, бушевал за скалистыми берегами, но отдаленное его рокотание докатывалось и сюда, в полупустое кафе. Сергеев курил и все смотрел на белое здание гостиницы, на месте которого стоял когда-то двухэтажный старый особняк с башенкой… Он поднялся, поблагодарил веселого буфетчика, пожелал, чтобы его дочурки еще успешнее занимались «советским» языком, и вышел на улицу…
Забывшись, Сергеев опять вернулся на причал, хотя надо было идти в гостиницу. Он понимал: об их небольшом десанте мало кто мог знать или слышать, а теперь, за давностью лет, и вовсе никто, наверное, кроме самих участников, не помнит — не Сталинградская же битва на самом деле, не Курская дуга… Но Сергеев подумал, что надо будет, как придет в гостиницу, непременно рассказать этой милой юной особе о том, как здесь все тогда было. Что ж, что не великая битва, а всего лишь бой местного значения? Из таких боев, считай, чуть не вся война складывалась. Пускай знает: ведь ей еще сопровождать в автобусных поездках тысячи и тысячи туристов из разных стран…
