тянуться, так ведь? В общем, я предпочитаю смотреть тебе на пупок. Когда я вообще на тебя смотрю. Что ты еще от меня хочешь? Что я могу еще сделать? Я никогда не был большим мастером прописывать кому- нибудь лекарства. Вот ты бы что посоветовал? Уверен, что от твоего лекарства больной бы весь дом загадил – с чердака до подвала. Вот и Питу это предстоит. Только уж извини, не по мне все эти средства. Я своих рецептов никому не выписываю, но и чужих мне не нужно.
Он рухнул в кресло, крепко сжимая рукоятку вилки; затем его хватка ослабла, и вилка сползла на кресло сбоку от него; глаза его были прикрыты.
– Понимаешь – я не вижу разбитого стекла. Я не могу увидеть зеркало, сквозь которое я вижу только то, что находится за ним. Я вижу ту, другую сторону. Другую сторону. Но само зеркало не вижу.
Его голова безвольно повисла, тело наклонилось вперед.
– Я хочу покончить с этим раз и навсегда. Но как это сделать? Как разбить ту прозрачную стену, которую я сам не вижу?
Со свистом выдохнув воздух сквозь стиснутые зубы, он энергично потряс головой.
– Ты мой каменный страж. Разве я не умер в тебе? Я сражен стрелой арбалета. Если бы я мог встать с этого кресла, я бы сразу ушел.
– Пит с Вирджинией придут с минуты на минуту, – сказал Марк.
– Вот и отлично. Серьезно, я не шучу, я на самом деле очень рад! Только оставьте меня в покое. Что ты от меня хочешь? Ах. Принюхайся к этой комнате. Просто принюхайся. Здесь все изменилось с тех пор, как я сюда вошел. Я пропитал помещение своим запахом. Теперь здесь все пахнет едко и противно.
– Неправда. Комната все та же.
– Нет. И не убеждай меня. Ты не знаешь. Ты даже понятия не имеешь, какого шакала впустил к себе в дом.
– А вот уж это я прекрасно понимаю.
– Нет. Ты думаешь, что меня хорошо знаешь, а вот и ошибаешься. Ты знаешь, кто я такой? Я бездомный бродяга, который заблевал весь дворец, куда его впустили. Я гнию изнутри. Впрочем, не только изнутри, но и снаружи. Моя гниль распространяется на все вокруг. Что, если древоточец сожрет твой дом изнутри? Вот на что это похоже. И в этом кресле я могу оставаться сколько угодно. Или в кровати. Да. Ты в курсе, что если я заберусь в чью-то кровать, то уже не вылезаю оттуда? Я уже не способен выбраться из нее. Мне потом просто ноги на пол не спустить. Я могу оставаться там всегда. Пусть люди приходят и кормят меня. Это в общем-то легко. Да, ничего ты про меня не знаешь. Ничего ты не понимаешь, даже представления не имеешь, кого впустил в эту комнату. Мешок старых костей. Ну что, теперь понял? Я ведь даже самоубийство совершить не могу. Это было бы ответственно принятым решением. Осознанным действием. А я не могу действовать. Покончить жизнь самоубийством было бы непростительной дерзостью. У меня нет на это никакого морального права. Самоубийство должно быть осмысленным. Бесцельность и бессмысленность – вот основа моего существования. Самоубийство же не может быть бессмысленным. Это действие. Вот что это такое.
Часть II
Глава одиннадцатая
Что делают карлики во время путешествия по улице до ближайшего утла? Они спотыкаются о канализационные люки и вынимают свои карманные часы. Один из них, с лицом бледным как мел, запихивает скопившийся за день мусор в бачок и усаживается на крышку. Он начинает что-то жевать, хотя поесть ему пока что не довелось. Потом они собираются у черного хода в квартиру. Кто-то из них чешется и скребется у сливной трубы, вот он уже весь покрыт пеной. Умылись, причесались, привели себя в порядок, почистили перышки – как раз вовремя, к условному сигналу. Они всегда все выполняют вовремя, тютелька в тютельку.
Пит в доме. Он не слышит пощелкивающей болтовни костей со двора, не слышит и ответных слов вычищенной щетинной щеткой кожи. Он слушает самого себя. Вот Марк, он причесывается, глядя в зеркала. У него с собой шесть маленьких карманных зеркалец, он расставляет их под нужными углами. Он поет зеркалам песню Марка. Из этого окна рынок ему не виден. Он видит самого себя и улыбается.
Пол отмыт до блеска, это я поработал.
Вот в этот фонд я и вношу свои пожертвования, им я сдаю в аренду свои помещения. Я проницательно заключил эту выгодную сделку. Я здесь главный промоутер, хотя ни Пит, ни Марк не в курсе насчет моего контракта, не знают они и того, с кем я подписал контракт.
Они все еще здесь, оба. Хотя вполне возможно, что они уже ушли. Что ж, будем ждать. Ждать я готов. Я не хочу, чтобы ожидание закончилось. Когда смена караула закончится, начнется ничто, этот конец будет началом подлинного конца.
Глава двенадцатая
– Унеси меня, унеси меня, смерть, и оставь лежать в тени печальных кипарисов, – пел Пит.
Солнце садилось. Сирень гроздьями свисала с согнувшегося почти в виде арки куста. Садик был в цвету. Лен и Марк лежали в шезлонгах с низко откинутыми спинками. Стоя на крыльце, выходившем в садик, Пит мрачно исполнил погребальную песню.
– Нравится мне этот сад. Тихо здесь.
В садике у соседнего дома догорал костер, вдруг что-то в нем треснуло, в воздух взметнулся язык пламени и сноп искр. Дым неспешно тянулся через живую изгородь.
– Мой разум чист и незамутнен, – сказал Марк.
– Скажи первое, что тебе туда придет, – сказал Лен.
– Бреясь в сумасшедшем доме имени Святой Среды, я увидал мухомор, сидевший верхом на бледном кролике, – на одном дыхании выдал Марк.
– Охренеть!
– Это – сколько угодно.
