вторым камнем тоже сокрыта дыра, но другая… для более важных подношений.
В отличие от обычных колодцев, этот шел под уклон. Строители внимательно следили, чтобы дно не достигло текучих вод, иначе всю лесную округу потравить можно. Впрочем, если когда-то там и была вода, подстилка из костей давно её закрыла.
Старик встал на колени, заглянул внутрь и недовольно крякнул.
– Не поместятся? – поинтересовался Ловчан.
– Поме?стим, – деловито отозвался волхв.
Он ушёл и почти сразу вернулся, неся в руках длинный прочный шест. Поняв, для чего служителю капища понадобилась палка, бывалые воины дрогнули.
Старик просунул дрын в колодец, принялся долбить, будто пестом в ступе. Тут же вспотел, потому как силёнок явно не хватало.
Неожиданно для самого себя Розмич перехватил деревяшку, сказал:
– Лучше я.
Внутри колодца негромко хрустело, дрын с каждым разом погружался всё глубже. Правда, натыкался он не только на кости. Куда чаще упирался в мягкое, но слишком податливое для тела похороненного недавно. Из ямы веяло гнилью. До того смрадной, что желудок Розмича едва не выворачивался наизнанку.
Когда дружинник вытащил пест из страшной ступы, даже невозмутимого волхва раскорячило. Отскочив на добрую сажень и хватая ртом воздух, старик начал объяснять:
– Двое! Год назад приходили! Еле спасся! Вот, стало быть, ещё не истлели!
Тут уж Ловчан не выдержал, вступился:
– Нынешних просто так бросать или ты слова какие скажешь?
– Скажу! Скажу! – заверил старик. А увидав лицо дружинника, добавил торопливо: – Но после! Бросай пока так!
Даже когда водрузили камень на место, смрад не рассосался, словно бы лес не спешил принимать человечью смерть на себя. Ловчану и Розмичу казалось – запах пропитал насквозь, намертво въелся в кожу. Оба не могли надышаться, обоим мечталось окунуться в любую другую вонь, только бы избавиться от этой.
К тому ж последний труп не помещался, ноги выпирали, хотя пробовали и так, и эдак.
– Ты уж как-нибудь сам, – пробормотал Ловчан, заметив в руках волхва топор.
– Брезгуешь? – ухмыльнулся тот. – А ну, поберегись!
В четыре умелых удара старик перерубил мертвецу колени.
Теперь жертвенный колодец напоминал кадушку с грибами – лежат плотно, битком забит – под самую крышечку.
Волхв окинул обрядовое место придирчивым взглядом и заключил:
– Ну, теперь и позавтракать можно.
От еды дружинники отказались. Да и в землянку спускаться не стали.
Старик понимающе хмыкнул и предложил расположиться на самой поляне. С резвостью мальчишки домчался до своего жилища, вернулся ещё быстрей – словно глиняная бутыль жгла руки.
Ловчан опознал вчерашний подарок, глянул на волхва с благодарностью. Розмич тоже узнал и усмехнулся – лучшего случая употребить это вино вообразить невозможно.
Питьё оказалось багряно-красным и терпким. Не будь рядом волхва, Ловчан сказал бы, что это шутка богов. А так – пришлось прикусить язык и наслаждаться молча.
Тишину нарушил волхв. Он довольно отёр губы рукавом, глянул на выкатившийся блин солнца и сказал со вздохом:
– Со временем всё забывается. И боль, и радость… и обряды. Вот вы жертвенный колодец не сразу опознали, хотя не так давно, в пору моей юности, каждый словен знал и умел требу эту навьим богам подносить. Что же теперь?
Старец замолчал, а Ловчан подтолкнул. Не столько из любопытства, сколько из уважения к старости. Ей ведь зачастую ничего не нужно, лишь выговориться.
– Что «теперь»?
– Измельчали словены. Растеряли злость, позабыли отвагу… И требы всё чаще петухами да козлятами кладут, не врагами – нет! Скоро совсем обмягчают, будут бескровно – хлебами да медами.
– И чего в этом дурного?
– Чего-чего… – волхв даже нахохлился. – Думаешь, бог войны тоже одним только хлебом наестся? Впрочем, не об этом… Ведь что, если поразмыслить, происходит?
– Мельчаем и мягчаем, – повторил Ловчан не без хитринки.
Зато старик был серьёзен, как секач, ведущий подсвинков на водопой.
– Не о том смеёшься, воин. В прежние времена при каждом капище жертвенный колодец строили. И врагов пойманных в ту яму бросали. Почему, думаешь, колодец этот с водой подземной соприкасаться не должен?
– Чтоб остальную воду не потравить, – отозвался Ловчан.
– И это тоже, – кивнул волхв. – Но главное в другом. По этой воде душа врага в Иной мир уйти может. А ежели нет воды, то душа тут, в колодце, останется. А что это означает? – ответа дружинника старик не ждал, сказал сам: – Значит, враг заново на свет Этот не народится. И коли не станут враги рождаться, некому будет земли наши разорять. Ну а ныне что словенский люд творит?
– Что? – подал голос Розмич.
– Просто так сечёт. А тела либо в землю закапывает, либо сжигает, либо вон… воронам на пир оставляет. И мало кто задумывается, что тем самым помогаем чужому племени! Пройдёт пара годков, и этот супостат как ни в чём не бывало обратно на Этот свет вернётся. А через десятка два с мечом к нам придёт.
– Ну… – протянул Ловчан, глаза блеснули озорством. – Тебе, дед, с кульдеем нашим поговорить надобно. Вы быстро общий язык найдёте.
– Кто таков? – оживился волхв.
Ловчан прыснул в кулак, а Розмич осуждающе покачал головой:
– Не слушай его, волхв. Глупости говорит.
– И всё-таки кто таков этот кульдей? – настаивал старик.
Розмич ответил нехотя. После случая на Онеге, когда ромейку пришлось за борт кинуть, рыжебородый Ултен весь мозг съел. Лучше бы песни свои кульдейские, про котов с монахами, пел… или молился. А по- волховски выходит, что пролив кровь гречанки в воду, ей как бы новую жизнь пообещали, вдруг – свободную и счастливую?
– Скотт из свиты Рионы, жены князя Олега. Он священник. Только не нашим богам поклоняется и не скоттским. У него тот же бог, что у ромеев.
– Распятый? Слышал, слышал… – старик усмехнулся, глянул на Ловчана с укоризной. «Вот ведь человек! С виду вовсе не тупой дружинник, – прикинул волхв, – а такую пакость затевал! С жрецом христьянским свести!»
– Христьяне вообще ничего в жизни не смыслят, – молвил он затем. – Говорят, всех врагов прощать нужно. От того и погибнут, помяните моё слово!
– Ултен по-другому думает. Уверяет, что рано или поздно весь мир новому богу поклонится. И словены тоже. Потому что этот бог всех без разбора любит. И женщин, и мужчин, и ромея, и хазарина.
Теперь старик и на Розмича глядел с подозрением. Но так и не понял, шутит воин или говорит всерьёз.
– Если словены Христу поклонятся – вымрут. И без того податливей хлебного мякиша стали. Куда ж дальше?
– По-твоему, прощать глупо?
Волхв насупился, обхватил руками плечи, будто под ярким солнцем холодней, чем во льдах. Сказал с великой неохотой:
– Обряды забывать – вот что глупо.
– Так ты поэтому в такую глушь забрался?
– Нет. – Голос старика прозвучал спокойно, но было в нём нечто особенное. Как показалось Розмичу –
