– Ну и вонища! – сказал Розмич, вытирая испачканную руку о подол монашьих одежд.
Несчастный священник попытался отшатнуться от неотёсанного дикаря, да не смог – сил не было. Так и осел на палубу.
Корабельщики вновь налегли на вёсла, вскоре жертвенное место осталось позади.
И тут, как по волшебству, ветер окреп и с новыми силами уж полнил парус, освобождая мореходов от тяжкого труда.
– А вот теперь можно и за борт! – возвестил сияющий Розмич. И добавил, кивнув на полное рвоты ведро: – И это выплеснуть не забудь.
– Дикари! – Священник вновь позеленел, и через несколько мгновений к плеску вод добавились надрывные звуки.
Уже позже, когда солнце покатилось на закат, а морская болезнь чуть отпустила, скотт ожил и пристал с расспросами:
– Я знаю ваших богов. Велес, Перун, Даждьбог… но кто есть крако… кракодайл? – спросил он Жедана.
Купец хитро подмигнул и отправил иноземца к кормчему – тот куда дольше по этим водам ходит и знает лучше.
Седатый кормчий на вопрос ответил не сразу. Для начала воздел глаза к небу, будто переносясь памятью в почти забытые времена, когда родилась эта легенда. А заговорил с таким видом, словно и сам был участником тех далёких событий:
– В века стародавние, когда мир был юн, жили в этих землях дикие-дикие люди. Их кто как кличет: кто бородачами, кто древичами, кто неврами… Мореходства не знали, землю пахать не умели, а из зверья только зайцев ушастых промышлять могли. Боги глядели на людишек этих и плакали.
И вот однажды пришел сюда великий князь Словен. При нём, как полагается, дружины. Поглядел вокруг и решил остаться. Поставил город, каких прежде тут не бывало – со стенами. Велел своим людям научить дикарей пахать и сеять, стрелы правильные мастерить и охотиться. Дикари сперва не понимали, чего же от них владыка хочет, не принимали его науку, бранились и лезли в драку. А после увидели: коли зерно сеять, по осени урожай бывает, и урожаем этим в зиму кормиться можно. Узнали, что ежели не зайца бить, а тура – мяса ого как больше! И прониклись они к князю такой любовью… что стали зваться не бородачами, а в его честь – словенами.
Князь Словен правил долго, а умирая, завещал все земли сыновьям. Про них мало что знают, да много врут. Но был один, старший, коего в землях алодьских и новгородских особенно хорошо помнят. Волховом того сына звали.
Не простой человек был – в потаённый мир вхожий. Много добра людям причинил. В его память и речку, что Ильмень-батюшку с Неявой[6]-матушкой соединяет, назвали. Но я не об этом.
На исходе дней своих Волхов явился к среднему брату, что Алодью правил, и попросил:
– Похорони-ка меня в кургане.
А тот ему:
– Как же тебя хоронить? Ты ж живой!
– А вот так.
И до того непреклонен Волхов был, что брат егоный согласился и сотворил всё, как старший велел. Кабы раньше слово молвил, я б тебе этот курган показал, он до сих пор над землёй высится, никакие ветра его не трогают. Да и лес могилу ту стороной обходит – не растут деревья на кургане, хоть убейся.
Но на том дело не кончилось. Едва Волхова похоронили, едва справили тризну, как в речке близ Алоди появилось чудо-юдо, коркодила. Кто видел, говаривал: морда длинная, зелёная, с рогами. И зубы – во!
Народ, недолго думая, начал на коркодилу охотиться. Сети расставляли, запруды хитрые, с кольями по дну, делали, а зверь всё не попадался. Тогда сам местный князь на охоту собрался, велел копья готовить и луки, да непростые, а из тех, что коня со ста шагов насквозь прошибают.
И вот… явился князь на берег реки, натянул тетиву и стал ждать. День, два, три… пока руки не ослабли. А едва опустил оружие, из воды морда коркодилы вынырнула и говорит человечьим голосом:
– Ты, князь, не бей меня. Я ж не абы кто – брат твой родный. И покуда курган мой над Алодью высится, буду я, в помощь тебе, правосудие вершить. Кто добрый по воде пойдёт – не трону, а злодеев в щепки изгрызу.
Владыка сразу уверовал, что перед ним брат – по голосу узнал. Поклонился в пояс, слов ласковых наговорил и ушёл восвояси. И народу своему наказал: коркодилу не бить, а требы ей подносить. И поведал, мол, правых чудо-юдо не трогает.
Вот с той поры и повелось: хошь по водам близ Алоди пройти – коркодилу задобри!
Румяная Затея всё это время сидела близ кормщика и слушала, распахнув рот. Едва тот закончил рассказ – не выдержала, пискнула:
– А коли не задобришь, что будет? Сожрёт?
– Ну… – протянул кормщик важно. – Коли правый человек, хороший, то не сожрёт. Но напугает обязательно.
После бросил многозначительный взгляд на Затею и добавил с улыбкой:
– Хотя… Тебя бы точно сожрал.
– Это почему же? – воскликнула девица.
– А потому как сильно до девок охочий и крепкий, – хохотнул кто-то из гребцов.
Мужики грянули. Грекиня опять перекрестилась.
Ултен, в отличие от девицы, особого интереса к рассказу не выказал. Наоборот – насупился, но вслух возражать не стал. Кто этих словен знает! Может, и впрямь ихний князь может три дня с натянутым луком у реки стоять!
– А я слыхал, – встрял Ловчан, который всё это время прислушивался, – дескать, Волхов не после смерти в коркодилу превратился, а перед ней. И вот когда понял, что обратно человеком стать не может, тогда и попросил похоронить. И хоронили его не в домовине, как положено, а в закрытом каменном сундуке, чтобы народ мордой коркодилы не пугать!
– Ой, ну да как же! – воскликнул кормчий. – А кто ж тогда по водам Волхова и в алодьском море плавает?
– Вдруг сам Ящер? – предположила Затея осторожно.
Грекиня, сидевшая при ней у ног, снова перекрестилась.
– Ха! Больно ему, Ящеру, надо! Он всеми водами владеет, а коркодила только близ Алоди суд вершит!
Спор мог бы разгореться не хуже купальского костра, если бы не скотт, обронивший будто невзначай:
– В землях, откуда я родом, тоже в чудовищ верят.
Глаза Затеи вспыхнули интересом, а кормчий спросил лениво:
– И чё за чуда? И как откупаетесь?
Не успел кульдей раскрыть рот, как с другого конца лодьи завопил Жедан:
– Ты сказывай, сказывай! Но если кого накличешь – сам задабривать будешь! Первым за борт полетишь!
– Не, в монахе сём желчи много будет! Как бы животом потом чуде-юде не мучиться!
Ултен смутился, пробормотал что-то о варварах, пережитках, вере в Господа. И прежде чем Затея с кормщиком начали пытать расспросами, поспешил уйти на нос лодьи. Останавливать чужеземца никто не стал – ведь дорога длинная, всё успеется. К тому же священник снова позеленел, и перекосило его так, что сам на морское чудовище походить стал.
– Нет у него рогов, – сказал Розмич подошедшему Ловчану. – Я эту коркодилу видел однажды.
– Видел? – изумился Ловчан.
– Да, ещё в детстве. Я тогда в деревне жил. Вышел как-то раз к реке, смотрю – что-то не то. Вроде как бревно, да только не движется, будто теченья для него не существует. Пригляделся, а бревно-то с глазами.
– И чё?
