– Я не поцеловал вас, чтобы вы спокойно спали!
Действительно нахал!
… – Мамуля, какой клевый мужик!
– Он тебе понравился?
– Еще как! Умница, с юмором и внешне интересный.
А от тебя просто балдеет! Мам, он женатый?
– Вдовец.
– Вот здорово!
– Почему?
– Не притворяйся, мамуля, что не понимаешь! Я думаю, еще дня два – и он сделает тебе предложение.
Только не вздумай ему отказать!
– Да ты с ума сошла! Мы едва знакомы!
– Подумаешь, велика важность! Но имей в виду – в твоем возрасте лучше тебе не найти!
– А я и не ищу! Меньше всего на свете хотела бы выйти замуж! Нет, я слишком ценю свою свободу! Я не могу без ужаса думать о том, что у меня в квартире поселится какой-то мужик, которого надо будет кормить, обстирывать… Брр! Я терпеть не могу Ахмадулину, но одну ее строчку – «…и ощутить сиротство как блаженство» – принимаю полностью!
– Мамуля, но я же видела, что он тебе жутко нравится!
– Нравится, не спорю. Но одно дело роман и совсем другое – брак. Нет, доченька, этого ты от меня не жди.
– Ну и зря. Такие на дороге не валяются.
– Ладно, детка, давай-ка помоем посуду и ляжем спать. Завтра надо встать очень рано.
На другой день мы спозаранок заехали за Любой и помчались туда, где останавливаются экскурсионные автобусы. По дороге Люба сказала:
– Кирюшка, гляди, видишь эту белую кучу? Это снег! Сюда его регулярно привозят с гор, чтобы ребятишки имели представление, что такое снег! Здорово, правда?
– Не то слово! Ага, ты, значит, вполне способна находить и что-то хорошее в здешней жизни?
– Способна, способна, а все равно хочу домой, вот только дома там уже нету.
На путевках было написано: «Сбор группы у дерева».
Когда мы подъехали к станции, выяснилось, что деревьев там более чем достаточно.
– Ничего не скажешь, хорошенькое обозначеньице, – проворчала Люба.
– Да ладно, тетя Люба, сейчас вмиг разберемся. – Даша выскочила из машины и, ничуть не стесняясь, громко крикнула:
– Эй, где здесь автобус Марины Воробьевой?
Мне уже успели объяснить, что два самых крупных экскурсионных бюро принадлежат двум Маринам – Марине Фельдман и Марине Воробьевой. У каждой есть свои приверженцы, и их отношения немного смахивают на отношения поклонниц Лемешева и Козловского.
К Дашке немедленно подскочил какой-то парень, стал что-то объяснять, и видно было, что он уже готов на все. Я с гордостью наблюдала за своей красивой и вполне раскованной дочерью. Ну и отлично, такая не пропадет!
– Кирка, – словно бы угадала мои мысли Люба, – а мы ведь такими не были. Какие-то зажатые мы были, правда?
– Правда, и слава Богу, что они другие. Так куда легче жить!
– Тетки, вылезайте, нашла я ваш автобус – шикарный, мерседесовский, с кондиционером!
– Кирка, ты не обидишься, если я чуток посплю?
Для меня в такую рань вставать – хуже смерти.
– Да спи себе, Любаша, сколько влезет! А я буду в окно смотреть.
Любка и в самом деле уже через минуту спала крепким сном. А я не столько любовалась видами Израиля, сколько вспоминала вчерашний вечер. Этот Котя мне определенно нравится. Подумать только, мы виделись всего два раза, а ощущение такое, будто Бог весть как давно знакомы! Это дорогого стоит. А как он целуется!
При одном только воспоминании в дрожь бросает! Куда это годится! Еду в Иерусалим, а мысли какие-то грешные. Это, наверное, оттого, что я воспитывалась атеисткой и довольно долго жила в Безбожном переулке.
– Циля! У тибе юбка задралась! – раздался вдруг чей-то пронзительный голос.
– А? Что? – обалдело вскинулась сонная Любка.
– Спи себе, у какой-то Цили юбка задралась.
– Нет, ты скажи, почему это здесь евреи так орут?
– Вероятно, потому, что в других местах им приходится помалкивать. Их можно понять.
– Расфилософствовалась!
– Любаня, не ворчи. Спи лучше.
– Да нет, тут разве поспишь! Кирка, признайся, ты влюблена?
– С чего ты взяла?
– А то я тебя не знаю – вон глаза какие мечтательные. Ну и кто на сей раз?
– Да нет, пока еще говорить не о чем, всего-то полтора раза видались.
– И ты уехала?
– Никуда я не уехала, он тут.
– Иди ты! – восхитилась Люба. – Ну, Кирка, ты даешь! Уже здесь успела подцепить?
– В самолете.
– Ага, как в песенке, «Любите на лету!»?
– Вот-вот!
– Кирка, я серьезно спрашиваю!
– А я не могу серьезно отвечать!
Между тем мы подъезжали к Иерусалиму.
Экскурсоводша, маленькая, очень бойкая женщина, повела рассказ о городе, о кварталах, которыми мы ехали.
Здесь жили немецкие евреи, успевшие уехать в самом начале тридцатых годов. Они смогли вывезти немалые средства, построили здесь добротные дома, очень похожие на немецкие виллы.
А дальше начались чудеса, и я забыла обо всем на свете. «Иерусалим – Город трех религий» – так называлась наша экскурсия. Дивный, белый, экзотический город, в жарком воздухе которого так естественно звучали имена Ирода, Каиффы – вот здесь жил Ирод, а вот там Каиффа! Когда же мы попали в узкую каменную улочку, сплошь занятую лавчонками, торгующими всякой туристской дребеденью, и наша экскурсоводша Людмила сказала, что это и есть Виа Долороса, то есть Скорбный путь, меня охватило какое-то никогда доселе не испытанное волнение, нараставшее с каждой минутой. Потом был храм Гроба Господня, но об этом ничего не могу рассказать – только комок в горле и строчки Пастернака: «.все яблоки, все золотые шары» – и еще: «Я В гроб сойду и в третий день восстану…»
Когда мы добрались до Стены Плача, я уже вполне пришла в себя. Чтобы попасть к Стене, надо пройти контроль не менее строгий, чем в аэропорту: с металлоискателем, с раскрыванием сумочек. Никакой записки я, конечно, не заготовила, а потому, протолкавшись к Стене, просто прижала к ней ладонь и подумала: пусть у Дашки все будет хорошо.
Людмила предоставила группе возможность двадцать минут погулять и, так сказать, «оправиться». Оправившись, мы с Любкой отошли в сторонку покурить.
Курила, впрочем, одна Любка.
– Кирка, да ты на ходу подметки режешь, что это с тобой на старости лет?
– Ты о чем?
– А ты не заметила, как тут один дядечка просто глаз с тебя не сводит?
– Где, какой?
