сейчас имела бы вид! С наслаждением прикладываю салфетку к лицу.
Как приятно! Сразу чувствуешь себя освеженной! Теперь раздают бланки деклараций. Лезу в сумку за ручкой. О черт! Ручка потекла, и рука у меня вся черная. Какая гадость! Хорошо еще не на костюм! Викентий ахает и помогает мне вытереть руку, не жалея на это даже своего платка. Подбегает стюардесса, что-то лопочет на иврите, притаскивает кучу салфеток, уносит протекшую ручку и провожает меня к умывальнику. Но где там! Разве эти чернила так отмоешь! Вот незадача. Приеду к дочке с черной лапой. Поделом тебе, голубушка, уж больно ты занеслась! Это чтобы жизнь медом не казалась.
Выхожу и сталкиваюсь с Викентием. Значит, он тоже живой человек. Смущенно улыбнувшись, он скрывается в сортире. Улыбка у него прелестная.
Интересно, спросит он мой телефон в Тель-Авиве, захочет ли увидеться? Если нет, я не расстроюсь, я не расстроюсь, я не расстроюсь.
– Кира Кирилловна, простите мою назойливость, но не могли бы мы встретиться в Тель-Авиве? Мне так понравилось болтать с вами.
Наверное, это можно счесть за комплимент.
– Быть может, вы дадите мне телефон вашей дочери?
– А почему бы и нет?
И я, разумеется, дала ему Дашин телефон.
Наконец объявили посадку. Сердце у меня забилось в нетерпении: еще полчаса, и я увижу Дашку! Викентий с его улыбкой сразу как-то поблек. Вероятно, он понял мое состояние и больше не лез с разговорами. Только когда самолет уже катил по посадочной полосе, он сказал:
– Кира Кирилловна, давайте сейчас попрощаемся, а то в аэропорту будет суета и может выйти какая-нибудь неловкость. Поверьте, мне было необыкновенно приятно с вами познакомиться, и я очень надеюсь на продолжение этого знакомства. Спасибо за приятнейшую беседу, и всего самого лучшего. Позвольте поцеловать вашу руку.
Всего вам доброго. Я непременно позвоню.
Какая речь, какое воспитание!
В аэропорту Бен-Гурион все процедуры, пограничные и таможенные, заняли от силы пять минут, это вам не Шереметьево. И вот уже я хватаю с транспортера свои сумки и мчусь в направлении выхода. Черт, вот дура, и почему я не взяла тележку, как все нормальные люди? Сумок у меня четыре, а руки только две. Но тут кто-то вдруг выхватывает у меня сумки. Викентий!
– Кира! Давайте сюда ваши вещи!
Он укладывает мои сумки на свою тележку. Предусмотрительный товарищ!
– Ой, спасибо вам, а то я что-то сдурела!
– Немудрено, – отвечает он.
Интересно, что он имеет в виду? Вдруг я слышу истошный крик:
– Мамочка! Мамуля! Я тут!
Дашка! Она ждет за барьерчиком, прыгая от Нетерпения, – моя школа! Ох, какая же она красивая! Я со всех ног кидаюсь к ней, совершенно забыв о вещах и о Викентий. Мы душим друг друга в объятиях. Потом отстраняемся и придирчиво оглядываем друг друга.
– Дашка, как ты похорошела!
– Мамуля, а ты совсем не изменилась. Как же я по тебе соскучилась! Что это у тебя с рукой?
– Кира Кирилловна, вот ваши вещи, – слышу я голос Викентия.
– Ой, спасибо вам! – Мы с Дашкой хватаем сумки с его тележки.
– Всего вам доброго, – говорит он и вежливо удаляется.
– Мамуля, это что, новый хахаль? – интересуется Дашка.
– Да какой там хахаль, просто попутчик.
– А по-моему, он на тебя глаз положил, – определяет с ходу моя дочка. – Наверное, ручка в самолете потекла! – догадывается она. – Ну, не беда, отмоем!
– Дарья, а где твой муж? Куда ты его девала?
– Он на неделю уехал на Кипр. Гастроли.
Зять у меня виолончелист. Как здорово, целую неделю мы будем с Дашкой вдвоем. Успеем насладиться друг дружкой.
– Мамуля, тебя все так ждут, тетя Люба просто с ума сходит, хотела ехать тебя встречать, но я ее не взяла, сказала, что сегодня ты будешь только моя, да, мамуля?
– Да, моя девочка, конечно!
– Ладно, мамуля, пошли, я на машине.
– У тебя своя машина?
– А разве я не писала, что купила машину? Нет?
Она хоть и не новая, но хорошая, «Хонда». Вон, видишь, беленькая, вторая справа!
Наконец мы садимся в машину и едем. Я смотрю только на Дашку, не могу налюбоваться. До чего же хороша моя девочка! Смуглая, темноволосая, с огромными синими глазами. Глаза у нее точь-в-точь как у отца.
Как же я когда-то сходила из-за него с ума, как хотела в дочке его повторения! К счастью, она похожа на него только внешне, а характером она пошла в меня. А он даже и не подозревает, что у него есть такая дочь!
Вдруг Дашка тормозит и съезжает на обочину.
– Мамуля, дай я тебя еще поцелую!
Мы обнимаемся и ревем в три ручья.
– Дарья, ты чего ревешь?
– А ты чего ревешь?
– А ты чего?
– Я от счастья.
– И я от счастья!
Мы уже хохочем как полоумные.
– Дарья, ну как ты?
– Все хорошо, мамуля, ты ж меня знаешь, я вся в тебя – оптимистка. Да и вправду все нормально, Данька работает в неплохом оркестре, его там ценят, собирается организовать свой квартет, я тоже работаю, мне нравится, так чего еще желать!
– А учиться?
– Да у меня с языком еще не так хорошо, но через год, если все будет нормально, конечно, попытаюсь.
– А как насчет детей?
– Вот с этим мы пока решили подождать, надо сперва встать на ноги покрепче, да я еще успею, мамуля, мне же только будет двадцать. И вообще у меня все хоккей, и в личной жизни, и в общественной, так что кончай с мамскими вопросами! Давай лучше смотри в окно, как-никак едешь уже по земле обетованной. Как, мамуля, решим – сделаем сейчас небольшой кружок по городу или сперва домой?
– Давай лучше домой, я что-то притомилась.
– Это от чего же? От флирта с этим вежливым дядечкой?
– Да что ты, какой там флирт! Просто я как получила визу, так меня начало колотить от нетерпения, я даже спать не могла.
– Хорошенькое дело! Ты что, спать сюда приехала?
Ничего не выйдет, я взяла отгул на неделю, чтобы побыть с тобой, а ты спать вздумала?
– Ну ладно, ладно, на том свете отосплюсь. Но хоть душ принять и переодеться ты мне позволишь?
– О, это сколько угодно! Мамуля хочет потрясать Тель-Авив туалетами? Так имей в виду, тут все в основном ходят в шортах и майках независимо от веса и возраста. Правда, это ближе к лету.
– Дарья, скажи-ка, почему это дома тут какие-то обшарпанные?
– Так мы же, мамуля, олим, мы не можем жить в богатых кварталах, но ничего, не дрейфь,
