вспыхнули. Он заметался по храму, подобно летучей мыши, которая ищет выход из комнаты и не находит. Наконец, ноги его подкосились, и злокозненный шаман грымнулся об пол.
— Батя! — Жёлудь бросился к отцу, пал на колени, ощупал, ища признаки жизни.
Его отпихнули ратники.
— Командира спасай!
— Отходим! — взял на себя командование Скворец. — Выноси командира!
Началась организационная движуха, Фома вспомнил приказ:
— Шамана берите!
— Добьём? — кинул Коготь, склоняясь над недвижным Мотвилом, опалённым и смердящим горелой плотью и волосом.
— Отставить! Приказ был взять живым.
Коготь махнул своим:
— За руки, за ноги! Взяли пидораса. Пошли-пошли-пошли!
Диверсионный отряд, выполнив боевую задачу, начал отход, вынося два тела. Парень выскочил из осквернённого храма. За валом, возле красной зубчатой стены, застыла ступенчатая твердыня, в которой засела мумия. Порыв гнева толкнул Жёлудя на вершину вала. Парень взлетел туда словно на крыльях и заорал, чувствуя, что Ленин его слышит:
— Я твой мавзолей труба шатал! Я твой рында колокол звонил! Я твой Устав партии топтал! — сам того не помня, Жёлудь изрекал всё, сказанное для понта Филиппом. — Твой Орден мёртв! Отныне Россия богатствами Москвы прирастать будет! — Он натянул тетиву и пустил стрелу с криком: — Йог-Сотот сосёт! Шаб-Ниггурат козёл! Cthulhu fhtagn! Wgah’nagl fhtagn!
Ктулхирующее заклятие вырвалось из груди Жёлудя с настоящим эльфийским прононсом, когда стрела, описав большую дугу, ударилась в стену мавзолея. Внутри, в уютном траурном зале, пустая жёсткая оболочка Ленина со стуком упала на пол.
Щавель открыл глаза.
— Командир очнулся!
Старый лучник задвигался. Дружинники остановились, опустили его на землю.
— Дальше я сам.
Он быстро оклемался. Наваждение как рукой сняло. Что-то у шамана Мотвила кончилось.
Щавель поднялся без посторонней помощи. Осмотрелся:
— Где Жёлудь?
— Вон, догоняет, — указал Скворец на несущегося за ними во весь дух молодого лучника.
Щавель посмотрел на восток, туда, где всходило Солнце.
— Вот и новый день над Нерезиновой, — обронил он, растирая грудь.
Далеко за Москва-рекой, на территории Статора, репрессивный механизм пришёл в движение. Незримый руководитель запустил машину смерти. Со стороны дежурного треножника донёсся протяжный гудок, как будто что-то ржавое тёрлось обо что-то ржавое. Заскрипели огромные обветшалые детали другой машины государственного подавления. Выпустив струю пара, лежащий треножник расправил сочленения и поднялся на лапы, за ним третий и четвёртый, притаившиеся на границе территорий с Орденом Ленина. Боевые треножники зашагали напрямик, переступая через дома, для чего на территории Статора не возводили строений выше двух этажей. Прозрачной молнией ударил почти невидимый луч смерти. Затрещало горящее дерево трёхэтажного барака, рухнула срезанная крыша. Треножник осторожно перешагнул через развалины с прыгающими из окон жильцами и проследовал в направлении Кремля.
— Живой, батя! — Жёлудь был так рад, что чуть обниматься не полез, однако передавшаяся от отца бесстрастность удержала.
— Успел Лелюд. — Щавель посмотрел в глаза сына, который единственный был на совещании и мог понять красоту реализованного замысла. — Не подвёл Сан Иналыч.
Он оглядел настороженно пялившееся в сталинском направлении войско. И произнёс пророчество сталкера-педофила:
— Ленин падёт, Статор придёт, — и добавил: — Все они тут предатели.
Командир прошёлся перед неровным строем, объявил твёрдо:
— Ждать здесь нечего, кроме теплового луча. Скоро на труп Ордена слетятся все стервятники, будут и Бандурина, и зомби с Южного Бутова. Становись. Шагом марш, — слегка пошатываясь, Щавель занял место впереди отряда. — И лошадей надо найти по дороге. Скворец!
— Есть!
На Дмитровском тракте заскрипели ворота, отодвигая заколотых часовых, застучали подкованные копыта. Полусотня Литвина перешла Мкад и двинулась к центру Москвы на соединение с диверсионным отрядом согласно намеченному плану.
Глава тридцать первая,
Сладкоголосое пение барда под мелодичный звон гуслей влетало со двора через раскрытое окно. Ветерок колыхал кисейную занавеску. Щавель лежал в постели и чувствовал умиротворение.
С окончания московской спецоперации минуло более суток. Дружинники заняли оборону на постоялом дворе, зализывали мелкие раны. Если бы не тройка Первуши, без вести пропавшая в подземельях метро, набег на Орден Ленина прошёл бы без потерь. Ратники восхищались старым лучником, одно присутствие которого вдохновляло на подвиги, а мудрое руководство обещало удачу в бою. Сотник Литвин видел, кого почитают своим настоящим командиром его подчинённые, и нервно грыз усы.
Ненавязчиво и категорично боярин взял бразды правления в свои руки. Если Щавель и Литвин отдадут два противоречащих приказа, сотник знал, чей исполнят бойцы. Ревность терзала его. Литвин сделался неразговорчив и всё больше мрачнел.
Альберту Калужскому выпала нелёгкая работа — лечить Мотвила. От сгоревших волос кожа на голове шамана пошла волдырями, но не это беспокоило доктора. Страшные ожоги на месте вытекших глаз воспалились и кровоточили. Альберт пытался вообразить, до каких зверств дошли лесные дикари из Ингерманландии, но фантазия отказывала ему, а бывшие в храме дружинники ещё больше запутывали, пересказывая бой каждый на свой лад. Словно сговорились не раскрывать деталей и цели варварского истязания, которому подвергли Мотвила. Ратники симпатизировали Щавелю. Альберт замечал это. Людоедский ритуал, когда Щавель разделил между воинами сердце и печень ещё живого циклопа, сплотил причастившихся вокруг кормильца. Не уберёг от падения Отец Небесный! Или Отцу Небесному всё равно? Альберт мучился сомнениями, сплёвывал через левое плечо и очерчивал напротив сердца обережный круг. Он не отходил от ложа Мотвила, который метался в бреду и не приходил в сознание. По приказу Щавеля доктор вырезал из мышечных тканей семь камней Силы. Более повреждений лепила наносить отказался, чтобы у организма больного осталась возможность сопротивляться микробам. Однако энергетическая аура спала, возле постели шамана стало можно находиться, не опасаясь поджариться. Заботливо перевязанный, обёрнутый тряпицами, пропитанными целебными мазями, Мотвил боролся с горячкой.
Щавель откинул одеяло. Сел. Машинально потёр грудь. Удар Мотвила пришёлся по сердцу и должен был убить, но почему-то не убил, а только отбросил на несколько шагов и лишил сознания. Последствий, кроме лёгкого синяка, Щавель не замечал, хотя и прислушивался к голосу тела. Никаких последствий. И это
