– Расскажешь?
– Расскажу.
– А когда это случилось?
– В апреле сорок пятого.
– А почему ты должен сегодня уезжать?
– Приказ.
– Далеко? – Боже, как ей было хорошо в его объятиях.
– Очень.
– На сколько? Хоть приблизительно…
– Не знаю. Если долго не будет писем, не волнуйся. Значит, нельзя. Случится что – тебе сразу скажут.
– А что может случиться?
– Все, что могло случиться, уже случилось. Ты – моя жена. Я самый счастливый человек.
– Брак еще не зарегистрирован.
– Это формальность. Я люблю тебя, Оля. И больше всего боялся, что ты… Ты такая красивая, необычная, умница. А я – дитя аэродромов. Что я знаю, кроме самолетов? Что умею? Летать, воевать, командовать подобными себе. Сегодня мое ремесло кажется ненужным. А у тебя впереди…
– Там опасно?
– Где? – не понял он.
– Куда ты едешь?
– Не знаю.
– У меня к тебе только одна просьба, – Ольга повернулась к нему лицом и посмотрела в глаза. – Только одна – вернись живым. Я тебя буду ждать, как никто никого не ждал. Обещаешь?
– Обещаю.
– Спасибо. И никогда ни в чем не сомневайся. Я люблю тебя с детского сада. И поняла это, когда мы с тобой возили цветы на могилу отца.
У дверей загса они вспомнили, что нужны свидетели.
– Может, в институте твоем?
– Нет. – Ольга не хотела, чтобы о ее замужестве трезвонили в институте. Ей казалось, что сберечь полноту счастья можно только оставаясь с ним наедине. Как можно дольше.
Чиж улыбнулся:
– Хорошо, сейчас сообразим. – Он подошел к остановившемуся такси, помог выйти жениху и невесте. И попросил: – Будьте нашими свидетелями.
– А вы нашими! – обрадовался жених.
Худая, все время кашляющая женщина посмотрела на Чижа, на его Золотую Звезду, ничего не спрашивая, внесла в свои книги все записи, поставила в документах штампы, протянула узкую ладонь для поздравления.
– Можете поцеловаться, – сказала тихо. – Пусть на вашем жизненном пути будет как можно больше солнечных полустанков.
На Невском они зашли в фотографию и попросили сделать семейный снимок.
Потом было три бесконечно долгих года. В первые после его отъезда дни она получала открытки со штемпелями городов, по которым нетрудно было проследить его путь. Приходили они не ежедневно, но зато по две, по три сразу. Потом еще было несколько коротких посланий, и наступило мрачное молчание. Ольга сходила с ума, но держалась стойко, как могла. Однажды, примерно через год после отъезда Чижа, ее разыскал в институте улыбающийся молодой человек в штатском. Отвел в сторонку и тихо сказал:
– У него все в порядке. Просил кланяться и не беспокоиться. Все, говорит, что обещал, выполню.
– Вы его видели? Какой он?
– Загорелый, веселый, усы отпустил. Трубку курит.
– Когда он вернется?
– Думаю, скоро.
«Скоро» растянулось почти на два года. Дни бежали как в полусне. Чтобы отвлечься от иссушающих душу мыслей, она все время отдавала учебе, поклявшись однажды, что должна быть достойной своего мужа.
О ее дипломной работе заместитель декана сказал, что это готовая кандидатская, и спросил, как она смотрит на предложение остаться в институте аспиранткой. Ольга ответила согласием, хотя до окончания института оставалось почти полгода.
Восьмого марта студенты организовали в общежитии складчину. В одной из самых больших комнат, выбросив кровати, составили два стола и, накрыв их газетами, расставили вино и закуски – у кого что было. Танцевали под аккордеон, на котором лихо играла черноволосая первокурсница. Ольга не танцевала, и ребята, считая, что она нездорова, не приставали к ней.
