– Вы меня извините, Федор Николаевич. За что – вы знаете.
– Товарищ командир…
– Существуют, Ефимов, трудности, которые объективно мешают жить. – Он сделал ударение на слове «объективно». – Смерть, например. Все остальное – субъективно. От лукавого. Все остальное – в наших руках. – И неожиданно предложил: – Можете быть свободным сегодня. Завтра в восемь ноль-ноль на совещание в штаб.
– Спасибо. – Ефимов улыбнулся. – Разрешите отбыть?
На противоположной стороне улицы его ждал телефон-автомат.
А через полчаса он увидел Нину на Университетской набережной. С Невы тянуло свежим ветром, и ее волосы путались, захлестывали лицо, но она не обращала на них внимания, шла быстро, глядела только вперед. Одной рукой Нина придерживала перекинутую через плечо сумку, другой делала быстрые взмахи, откидывая в сторону кисть, словно хотела ускорить свое движение. У гранитного спуска, где здание бывших Двенадцати коллегий торцом выходило к Неве, они встретились. Ефимов остановился, а Нина так стремительно припала лицом к его груди, что ему пришлось сделать шаг назад, чтобы устоять на ногах.
– Не знаю даже, как тебе все рассказать, – голос Нины изменился и звучал болезненно сухо. – Я, видно, слишком безоглядно радовалась счастью. В разряд великих грешниц угодила. И ударила меня жизнь, Феденька, наотмашь. Больно-больно.
– Я видел Катю, – сказал Ефимов, – все знаю. Не отчаивайся, я с тобой.
– Ах ты мой хороший, – она еще крепче вдавила лоб в его грудь. – Не обижайся только, но мне уже не раз приходило в голову: не будь тебя – и не было бы мук моих. Знаю, плохо тебе из-за меня, больно, но будет еще больнее, Феденька. Я не могу оставить его одного. Из-за меня он влип в эту историю. Обо всем, оказывается, догадывался, чувствовал мою измену, нервничал, запустил работу, стал небрежен, утратил осторожность. Погубил девочку, погубил себя. Нет у меня сил его бросить в такую годину. Нет, Феденька. Прожитые вместе годы, дочка наша – все это оказалось сильнее моей любви к тебе. Хотела сказать, что я не способна на предательство. А тебя предала, любовь нашу предала. Побил бы ты меня, что ли?
Странное чувство вдруг овладело Ефимовым. Рушились его мечты, гибло такое близкое счастье, от него навсегда уходила любимая, а он, вместо того чтобы грызть локти от отчаяния, хотел гордо крикнуть прохожим, студентам, рассевшимся на гранитном парапете, всему миру: «Вот! Это – Нина! Ну, похвастайтесь, кого еще любит такая женщина?» Только так она и могла поступить. В противном случае он бы не смог ответить на вопрос, за что он любит Нину.
– Какой срок может быть у него?
– До семи лет, говорят.
– Тебе будет только тридцать пять. Впереди вся жизнь.
– Ох, Феденька, Феденька, какую же трудную ношу ты берешь на свои плечи. Не сломался бы под ее тяжестью. Я же тогда сразу умру, мгновенно.
27
Новиков перелистывал свою летную книжку и чувствовал, как его обволакивает беспричинная тягучая тоска. Словно подводил итоги прожитого, подводил у той черты, за которой уже останутся только воспоминания. Хотя на самом деле в его жизни, в работе почти ничего не изменится. Просто будут рядом новые люди. В принципе вопрос решен – он не меняет адреса. Осталось уточнить детали: полетит он с полком или нет.
Зазвонил телефон, он нехотя снял трубку.
– Новиков, слушаю.
– Здравствуй, Новиков, – с сердитой нежностью сказала Алина, – ты думаешь меня из госпиталя забирать или хочешь без меня улетать?
– Выписывают? – встрепенулся он.
– Выписали. Сижу у доктора, слушаю рекомендации.
– Я мигом! – пообещал Новиков и, бросив летную книжку в сейф, выбежал во двор.
– Здравия желаю, Сергей Петрович, – чуть не столкнулся с ним капитан Большов.
– Где твой «мерседес»? – Новиков протянул Большову руку. – Жену из госпиталя надо забрать.
Большов улыбнулся.
– Я ее туда отвозил, значит надо и назад вывезти. Прошу! – Он сделал картинный жест в сторону стоящих неподалеку «Жигулей».
– Чувствуете, как шепчет моторчик? – спросил Большов, когда они выехали за ворота части. – Шведские свечи поставил. Вы пристегнитесь на всякий случай. ГАИ цепляется… Нет, не так. Это инерционные ремни. Тоже шведские. Прямо натягивайте – и в замок.
– Да, – нарочно восхитился Новиков, – тачка у тебя – класс!
– Так это ж не всем дано оценить, – в голосе Большова звучало огорчение, – вот вы сразу поняли, а другому рассказываешь, показываешь, а он только плечами пожимает.
– Многие просто высказать не могут, – успокоил его Новиков, – а хорошее каждый понимает.
Он говорил еще какие-то приятные слова водителю, вполне заслуженные, потому что салон его автомобиля и в самом деле свидетельствовал о влюбленном отношении к технике, а сам путано думал о предстоящем разговоре с Алиной. Он должен помочь Волкову обосноваться на новом месте, ну хотя бы месяца три-четыре еще побыть в полку. А уж потом вернется сюда. Но как все это преподнести Алине, чтобы не взволновать ее? Он точно знал: самое действенное лекарство для нее – хорошее настроение, душевное равновесие. Любое прикосновение к запретной теме отзовется болью. Вообще не говорить – тоже нельзя. Алина сразу учует, что за недомолвками скрыто нечто тревожное.
– Цветы бы купить, – попросил он Большова.
