угостил меня коньяком. Мне казалось невероятным, что такой человек, как Нортон, прислуживает мне. Смена обстановки действительно возымела свое действие. Мы сидели по обе стороны от камина, и я несколько успокоился, хотя по-прежнему испытывал негодование. Однако Нортон вовсе не желал заставить меня замолчать; поднеся к губам свою рюмку коньяка, он сделал свободной рукой жест, означавший: объясните, пожалуйста, в чем дело, я вам разрешаю.
– Я считаю, что вы нас предали, – начал я. – И Маркуса, и меня! Мне кажется, что вы никогда не желали видеть во мне помощника для решения юридических вопросов. По-моему, вы никогда не думали, что мои усилия помогут Гарвею. – Мое негодование росло. Я указал на него пальцем жестом прокурора. – По моему мнению, вы с самого начала действовали исходя из меркантильных соображений и рассматривали ситуацию с точки зрения хитрого предпринимателя, предоставив нам с Маркусом играть роль эксплуатируемых пролетариев. И, хотя мы были пролетариями пера и цепей, но мы все же были пролетариями!
– Вы действительно придерживаетесь такого мнения?
– А какого еще мнения я могу придерживаться? Вы сразу поняли, что история Гарвея была многообещающей. Но вы не писатель. Поэтому вы наняли меня, бедного двадцатилетнего паренька. Если бы никакое издательство не заинтересовалось книгой, вы бы ничем не рисковали. Но если книга будет иметь коммерческий успех – а все говорит о том, что именно так и произойдет, – вы заработаете кучу денег!
Я вздохнул и сделал большой глоток коньяка. Мне не столько нравился этот напиток, сколько хотелось немного передохнуть. Потом я продолжил:
– От меня вы отделались, заплатив незначительную сумму. Поскольку мы никогда не составляли никакого договора, как я могу чего-либо требовать от вас? Если бы я попытался протестовать, кто бы поверил, что молодой автор, ничем не отличившийся раньше, мог написать книгу такого уровня? С того самого дня, когда мы с вами познакомились на кладбище, вы прекрасно знали, что доктор Флаг никогда не даст мне никаких рекомендаций. Правда, есть еще один свидетель – Маркус. Но бедняга отправится на виселицу. Вот вам и безупречное преступление!
Нортон следил за ходом моих рассуждений и слегка утвердительно кивал головой:
– Да, конечно, я всегда предполагал, что идеальные преступления совершаются в рамках закона, – пошутил он, но тут же добавил железным тоном, которого я никогда раньше не слышал и который меня глубоко поразил: – Вы действительно столь невысокого мнения обо мне, господин Томсон?
Нортон был человеком, гораздо более подготовленным к различным перипетиям, чем я. Более зрелым, уверенным в себе и решительным. А мне было нелегко сохранять присутствие духа. Я молчал, но не уходил. Нортон расслабился. Мне показалось, что кресло вмиг стало еще мягче и он утонул в нем чуть больше, чем раньше.
– Вы поставили меня в довольно сложное положение, господин Томсон. Что бы я ни сказал, вы мне все равно не поверите. Как говорят в суде, надо мной тяготеют улики. А это значит, что именно мне надлежит доказать свою невиновность.
Он произнес эти слова и погрузился в мысли, в которые не собирался меня посвящать. Я не переставал восхищаться способностью этого человека соединять воедино черты своей собственной личности и образ созданного им персонажа. Я постарался прийти в этот дом настолько элегантно одетым, насколько мог себе позволить. Однако теперь, после нашей короткой перепалки, мой вид был далеко не безупречен. Нортон же, который не готовился к встрече со мной, напротив, выглядел настоящим денди: черные шелковые носки, халат, тоже шелковый, и тщательно отглаженные брюки с абсолютно прямой стрелкой. И его лысина – внушительная и величественная, как всегда. Этот гладкий купол вещал миру о том, что за его выпуклыми стенами скрыт мощный разум, который не следует беспокоить. Адвокат умел к тому же пользоваться своими прекрасными природными данными для создания идеальной мизансцены.
Нортон предавался размышлениям, и я знал, что он нарочно не замечает меня, доказывая, что способен сдержать мои безумные порывы, просто сохраняя молчание с рюмкой коньяка в руке. Пока Нортон думал, он покачивал рюмку, зажатую между большим и указательным пальцами, и всем своим видом напоминал опытного дегустатора. Что занимало его мысли: Маркус или коньяк? Я был абсолютно уверен, что адвокат понимал в коньяке столько же, сколько тектоны – в астрономии. Неожиданно он оторвал свой взор от золотистых глубин рюмки и произнес торжественным тоном:
– Хорошо, господин Томсон, именно так мы и поступим: счастливый случай привел вас ко мне в нужный момент. Хочу вам сообщить, что сейчас в связи с успехом книги готовится второе издание романа. Прежде чем это произойдет, я направлю в издательство письмо с просьбой опубликовать его текст на первой странице книги. Мне хотелось бы написать его прямо сейчас.
Он вышел, а я остался сидеть в кресле, один, с рюмкой коньяка в руке. Стены в квартире Нортона тоже были коньячного цвета.
Адвокат вернулся и протянул мне листок бумаги. Я прочитал краткий – не более сорока строк – текст. Он был безупречен и прояснял мои отношения с Нортоном и историю создания книги, не искажая и не утаивая никаких событий. Нортон приносил свои извинения за то, что скрыл мое имя. Сначала он не придавал особого значения необходимости воспользоваться услугами «негра», но теперь, когда книга вышла за рамки сугубо юридической области и заняла свое место среди значительных литературных произведений, ему казалось, что справедливость требует, чтобы мир узнал имя ее истинного автора: Томас Томсон. Его роль ограничивалась лишь тем, что он помог Маркусу Гарвею и Томасу Томсону встретиться, и этим фактом он чрезвычайно гордился. Начиная с этого издания, он снимал свое имя с обложки и настаивал на том, чтобы отныне единственным и истинным автором данного романа считался молодой писатель Томас Томсон. В конце текста Нортон требовал правосудия для Гарвея.
Не стоит и говорить о том, что я был потрясен. Нортон заключил:
– Воздадим литературе то, что ей как таковой полагается, а юриспруденция пусть занимается своим делом. – Потом он добавил: – С этого момента все права на эту книгу принадлежат вам, господин Томсон.
