этой руке какую-то неопределенную дрожь. Чувства, даже самые тайные, существовали помимо ее воли. Как знать, может, Каэтана уже неспособна наслаждаться чьим бы то ни было телом! Предаваться наслаждениям, от которых в комнате все переворачивается вверх дном, а в открытые окна выходит запах возбужденного лона.
– Скажи, что ты вернулась за мной, – сказала Джоконда, чтобы привлечь внимание Каэтаны.
Каэтана покорилась Джоконде лишь на короткое время, необходимое, чтобы прогнать тоску. Высвободила руку; горячая кожа чужой ладони не избавляла ее от ощущения краха.
– В моих жилах течет неукротимая кровь искусства. Что мне плотская любовь, если душа бессмертна? А душа моя живет сценой. И успехом!
Джоконда вновь набралась сил. Тяжелый косой взгляд Каэтаны гнал ее из комнаты. Такое еще хуже, чем двадцатилетняя разлука. Эта женщина, напитав тело лишним жиром, утратила человеческую страсть, поры ее кожи закрылись, точно отгородились занавесками от солнца.
Больше не будет ежедневного лихорадочного ожидания приезда Каэтаны. В будущем Джоконде нечего ждать, кроме грубой правды, пропущенной сквозь сито отчаяния. Неожиданно она потянулась к красивому турецкому ожерелью Каэтаны. Собирая камни в кулак, царапнула шею актрисы, уже приобретшую пергаментный оттенок и сморщенную у жировых складок.
– Чего ты хочешь? С ума сошла?
– Хочу увидеть себя в твоих глазах!
Джоконда обхватила актрису за плечи. Каэтана не могла ни вырваться, ни позвать на помощь Балиньо, ушедшего по каким-то делам. Никогда Джоконда не была так близко от нее.
– Я потратила впустую двадцать лет, ожидая тебя. По четвергам встречалась с Полидоро. Мы как будто священнодействовали и молитвенно обращались к тебе. С каждым годом оба старились и все смотрели на карту Бразилии, пытаясь угадать, в какой части этой проклятой страны ты несешь назначенный судьбой крест актрисы. Актрисы, над которой висит проклятье, и она кочует по штатам, разменивая свой талант на выступления под шатром цирка или на грубо сколоченных подмостках, чуть ли не в темноте, при свете керосиновой лампы. Иногда от тоски и со скуки мы с Полидоро шли в мою постель, предаваясь утехам в неурочный час и избегая смотреть друг на друга: знали, что между нами всегда ты. И нам не хватало смелости отказаться от твоего присутствия.
И с неожиданной нежностью отпустила Каэтану. Это был жест неизъяснимого самоотречения. Тела двух женщин, так привлекавшие Полидоро, изменились: им не хватало порочной страсти. Отойдя в угол, Джоконда отвернулась от Каэтаны, закрыла лицо руками, и плечи ее затряслись от рыданий.
Каэтана испугалась: она привыкла к драме, переживаемой на сцене, которая только и могла потрясти ее, и отвергала перипетии чем-то нарушенной жизни. Она жила только на сцене, вне ее все казалось ей фальшивым, ненастоящим, проявлением дурного вкуса.
– Почему ты плачешь?
Слова выходили из ее груди в виде законченной музыкальной фразы. Каэтана прислушивалась к себе, старалась говорить в нужной тональности, и теперь осталась довольна тем, что при всем волнении не сфальшивила, на лице ее заиграла улыбка. Она – прирожденная актриса. Повседневная жизнь не сумела низвести ее до своего уровня, значит, пусть идет своим чередом деградация Джоконды, покусившейся на ее душу.
– Теперь я тебе говорю: хватит драмы. Я дала тебе это имя не для того, чтобы ты, забыв о сцене, плакала втихомолку. Единственный способ проглотить подступающий к горлу горький комок – снискать аплодисменты толпы.
Джоконда утерла лицо рукавом, размазав краску. Она хотела снова обрести твердость, одеться в броню, которая позволяла ей спать с местными мужчинами и собирать жалкие монеты.
– Извини, что побеспокоила тебя, – сухо сказала она. В дрожащем голосе снова послышались гордые нотки, но это не впечатляло.
Джоконда пошла к двери, но Каэтана задержала ее.
– И куда же ты идешь с таким обиженным лицом? Хочешь похвастаться им как победным трофеем? – крикнула она, не заботясь о том, что ее могут услышать в коридоре.
– Я хозяйка своей судьбы, – ответила Джоконда по-прежнему гордо. – Ты больше мною не командуешь. Ты потеряла право определять мое будущее.
Реплика получилась закругленной, не оставляла никаких сомнений. Искренность намерений Джоконды придала ее словам неброскую красоту.
Каэтана позавидовала внезапно проявившемуся чувству собственного достоинства Джоконды. Свежеиспеченная соперница на время отобрала у нее роль, завладев ее мантией. Испугавшись сценического воровства, Каэтана стала между Джокондой и дверью.
– Ни у тебя, ни у Полидоро никогда не было величия, потому вы и остались в Триндаде дожидаться меня, не зная, куда пойти. У вас не хватило смелости бродить по белу свету, спать на сене, есть рападуру[36], от которой теряешь зубы. Когда я вспоминала вас, ничего, кроме жалости, не испытывала, – заявила Каэтана и облегченно вздохнула.
– Никогда мы не просили у тебя жалости, – смело возразила Джоконда: ощущение потери придавало ей сил для сопротивления.
– Вспомни тот вечер, когда я натерла пальцы чесноком и получила от тебя и Полидоро явные доказательства любви или вожделения. Полидоро испугался, не хотел повторить эту проверку при тебе, раскаивался, что уступил в первый раз. Он хотел всего лишь доставлять мне наслаждение в постели, а моя страсть только увядала от его стараний. Ты – другое дело. Ты питала несбыточную мечту понравиться мне, однако не знала, где доступ к моему сердцу. То ли в оранжерее, где цветут орхидеи, то ли на широкой постели среди измятых простынь. Вы ревновали меня друг к другу, бились за мою привязанность, но вам неведом был мир иллюзий. А для меня иллюзия была сильней страсти. Страсть точно камень, брошенный в речку: он теряется среди гальки на дне, а след его размывают быстрые струи.
Каэтана хотела продолжать в том же духе, но Джоконда прервала ее.
– Какие же доказательства я не представила? В чем мы с Полидоро промахнулись? Почему ты сразу не
