Каэтана, усталая с дороги, попросила его поторопиться с багажом.
– А что, мы скоро поедем дальше? Или мы прибыли в Триндаде с опозданием в двадцать лет? – спросил Данило, провожая ее на шестой этаж.
Балиньо забрал чемоданы и свертки. Каэтана стояла перед дверью номера люкс и не торопилась войти.
– Через час-другой мы это узнаем. – Она стояла у порога, не в силах двинуться, и говорила как с посторонним.
Данило, мнения которого никто не спрашивал, огорчился и решил выпить.
– Тут некий Франсиско предупредил меня, что все счета оплатит фазендейро.
В дорогу Каэтана надела белую тунику с красными ромбами, но она испачкалась. Ожерелья из бисера сдавливали шею, шлейф платья тащился по земле, как у невесты; она то и дело закрывала руками мешки под глазами.
– Судя по всему, Полидоро стал другим: раньше он больше заботился о коровах, чем о женщинах.
Каэтана вошла в комнату, заставленную чемоданами и ящиками – знакомая картина. В испуге она поднесла руку к груди, но тут же одумалась.
– Ах, если бы богачи знали, что в оставшиеся две минуты жизни им следует сжигать на городской площади тысячные банкноты, они лучше понимали бы прелесть неудержимой фантазии!
Придирчиво оглядела обстановку: ничто не изменилось, в этом она была уверена.
Данило спустился по лестнице, не дожидаясь лифта и насвистывая какую-то арию, как всегда, когда собирался выпить. Он подумал о Франсиско: Каэтана советовала обходиться с буфетчиком поосторожней. Наверняка преувеличивала: она вообще раскрашивала действительность слишком яркими красками – так легче изображать ее на сцене. Все, что не поддавалось этой процедуре, не стоило внимания. Слова, произнесенные на сцене, должны сразу вызывать у зрителей смех или слезы.
В вестибюле зажженная люстра сверкала европейским хрусталем, хотя некоторые лампочки перегорели, а Мажико из экономии не заменял их.
Администратор сделал вид, что не заметил Данило. Одежда актера, почти что шутовская, смущала постояльцев, читавших газеты.
Данило, обиженный таким высокомерием, подошел к Мажико.
– Не стыдно вам прятаться за конторкой и этими пыльными занавесками, чтобы навязать каждому свои дерьмовые правила? Думаете, я не заметил, каким презрительным взглядом вы нас смерили, когда мы явились сюда голодные и отчаявшиеся? А вам приходилось когда-нибудь ехать добрых пять часов в кузове грузовика, сидя на деревянной доске, отбивающей задницу до онемения? Почему вы так относитесь к нам? Завидуете нашему таланту и цыганской жизни, которую мы избрали, а у вас на это не хватило смелости? – в сердцах сказал Данило, не прощая Мажико скрытого осуждения.
По лицу администратора Данило мог судить о его жалких буднях и одиноких половых наслаждениях по ночам.
– Если не будете относиться к людям с открытой душой, наживете язву и геморрой, – авторитетно заявил актер, и видно было, что он еще много чего может сказать.
Мажико испугался: актер, судя по всему, видел все его беды и говорил о них во всеуслышанье, при всех обнажал его душу; не хватало только, чтобы он обнародовал зависть и тоску одиночества, которые Мажико невольно прятал даже от самого себя, укрывая в самых потаенных уголках души.
Он указал гостю на диван, приглашая сесть. Блестящий череп Данило, а также могучие бицепсы в глубоких вырезах майки вызывали всеобщее внимание.
– Вам удобно? – Мажико спрашивал о кожаном диване, когда-то вывезенном из Англии и изрядно потертом.
Попробовав пружины, Данило состроил гримасу. Грубая внешность никак не соответствовала его чувствительности.
Мажико холодно-вежливо подошел к нему, не в силах напустить на себя дружелюбие.
– Раз уж вы так хорошо угадываете, что люди думают и чем мучаются, почему не играете в карты или в кайпиру, вместо того чтобы рисковать жизнью на сцене?
Мажико говорил серьезно. Никакое другое занятие не делает людей более счастливыми – предсказание судьбы превращало шарлатана в посланца Божьего.
Предложение покинуть сцену возмутило Данило.
– Кто вам сказал, что у меня для сцены не хватает таланта? – И угрожающе поднялся, пылая негодованием. – Раз так, я не могу воспользоваться вашим гостеприимством.
И уставился на Мажико в упор. Что знает о жизни человек, укрывшийся в стенах гостиницы, чтобы не видеть моря, гор и Божьих тварей?
– Когда это я просил у вас совета и чем я вам обязан, чтобы вы совались в мою жизнь?
Прежде чем войти в бар, Данило на пороге обернулся и сделал непристойный жест.
– Вот вам банан, – сказал он и повысил голос, чтобы слышали все присутствующие в холле: – Суньте себе в задницу.
В баре Франсиско указал гостю на столик, соседний со столиком Полидоро.
– Выпейте чего хотите. Вы – гость Полидоро, мое дело только открывать бутылки. Мы двадцать лет ждали приезда Каэтаны, а не писали ей, потому что не знали ее адреса. Где же вы путешествовали? Расскажите, я весь внимание.
