австриец, когда-то живший в Блюменау[20] и говоривший на ломаном португальском, – пропели наш гимн.
Франсиско ерзал на стуле, но прервать рассказчика боялся. И еще опасался, как бы Данило не уронил голову на столик, просто не заснул.
– А как вас принимала публика? – спросил Франсиско высоким фальцетом.
– А какие наряды! – возбужденно продолжал Данило, пропустив мимо ушей вопрос собеседника. – Были даже брабантские кружева, которые вручную вяжут старушки. И вот подняли занавес. До этого Каэтана сказала мне, что видела «Кукольный дом» в Рио-де-Жанейро, поэтому, играя Нору, не пропустила ни одного выхода. Даже вдруг вспомнила о своем дядюшке Веспасиано, которого нам всем так не хватало. Публика взволнованно аплодировала. Австрийцам было особенно приятно, что мы говорили на языке, корнями уходящем в латынь, и тем самым подтверждали присутствие европейцев в Америке. И мы, стоя за кулисами, приплясывали от счастья.
Дабы оживить память, Данило повел плечами и от этого движения качнулся на стуле. Франсиско бросился ему на помощь: как бы с гостем не случилось чего плохого, если он будет продолжать пить. Пошел на кухню и принес на сковородке вяленое мясо, порезанное на кусочки, с луком и помидорами – довольно острая закуска.
– Соль поможет вам протрезветь, и тогда вы расскажете историю до конца.
Данило был голоден. Соль и жир приятно согревали желудок. Корочкой хлеба он подчистил сковородку, пошевелил бицепсами, прежде чем вернуться к воспоминаниям.
– Когда я был молодым, мог часами лежать на женщине, не приминая ей живот. Держался на локтях да на палке. – И Данило оглушительно захохотал, повернувшись в сторону вестибюля, где находился Мажико. – На чем мы остановились? Ах да, на спектакле в Вене. Каэтана тогда начала плакать: была уверена, что никогда больше не выступит на этой сцене. Грим потек, заливая ей лицо. Чем больше она терзалась, тем яростнее аплодировала публика. Когда мы вышли из театра, студенты руками стали толкать нашу машину, точно старинную карету, возившую императора Франца-Иосифа.
Франсиско, будучи тезкой австрийского императора, не соглашался с тем, что в Триндаде подобный триумф невозможен. Просто ни в одной из газетных вырезок этот город не упоминался, а ведь он играл основную роль в становлении таланта Каэтаны.
– Бразильские газеты промолчали на этот счет. Вот что значит жить в такой большой стране! Если бы мы были размером с Бельгию, новости распространялись бы с такой же скоростью, с какой посланцы Монтесумы в Мексике доставляли свежую рыбу во дворец императора на Центральном плоскогорье в тысяче километров от побережья.
Мажико с шумом вошел в бар и прервал беседу.
– Постояльцы «Паласа» жалуются на хохот этого актера и на полное невнимание к ним в баре, – убежденно сказал он.
– Какие там постояльцы, если в баре никого нет? – изумился Франсиско. – Сегодня я не получил ни гроша чаевых.
– Не обращайте внимания на этого инквизитора. Он пришел сюда только затем, чтобы послушать нашу историю. – И Данило с явным презрением оглядел незастегнутый фрак и обтрепанные рукава рубашки Мажико.
– Это на вас никто не обращает внимания. Вот почему вы бежите от собственного одиночества.
Данило встал, качнувшись, сжал кулаки. Мажико не шелохнулся. Он не собирался вступать в драку с человеком, который нуждается в благотворительности.
– Вы не только грубиян, но еще и трус. – Рискуя упасть, Данило шагнул вперед. Франсиско, вцепившись в него, тщетно уговаривал актера сесть, а Мажико уйти из бара.
– Я порядочный человек и должен заботиться о своей репутации, – сказал Мажико, не желая спасаться бегством.
– А я кто такой? Я – нищий бродяга, и, кроме нищеты, мне терять нечего. – Опираясь на Франсиско, Данило требовал, чтобы их рассудил какой-нибудь достойный муж, стучал кулаком по столику. – Что? В вашем краю нет таких мужчин? Тогда позовем Каэтану, которая никогда не боялась мотаться по Бразилии, лицом к лицу встречая бури, пустыни и разбойников, а уж правды она не побоится и в этом дерьмовом лживом городишке.
Рывком он высвободился из объятий Франсиско и двинулся на Мажико, тот отступил. От тяжелых сапог Данило дрожал пол. Он не заметил, что в бар вошел кто-то еще.
– Как вы думаете, где вы находитесь? В бардаке или на футбольном стадионе? – Резкий голос остановил бурную сцену.
Данило силился вспомнить, где он видел печальное лицо, оказавшееся совсем близко от него.
– Полидоро! – ужаснулся Франсиско.
Тугие подтяжки Полидоро поддерживали его живот. Данило, взор которого был затуманен, помнил Полидоро более сухощавым, вспоминал, как он спускался по лестнице этой самой гостиницы усталый, но с горящими глазами. А сколько раз он стоял на страже у дверей, чтобы не пустить Каэтану в цирк! Готовому на все Веспасиано приходилось самому вытаскивать ее из номера. Полидоро орал, что эта женщина принадлежит ему, а не какому-то дяде, который, прикрываясь театром, хочет сохранить ее для себя. Пусть он воспитывал ее с детства, кормил хлебом, маниоковой кашей и дал ей начатки образования, но он не имеет права заставлять ее осуществлять его несбыточные мечты.
– Да что это за дядя, если он советует племяннице не принимать дом в Триндаде с фруктовым садом, курятником, где по утрам всегда свежие яйца, не принимать деньги в банке, на которые она могла бы купить, что ей вздумается; вместо этого он растлил дух племянницы, заставляя ее скитаться по Бразилии с осужденными на нищету бродягами в лохмотьях. Значит, он не хочет, чтобы Каэтана прожила свой век в покое, рядом с человеком, который закрыл бы ей глаза и достойно похоронил по христианскому обычаю? Хватит обманчивых мечтаний, сеу Веспасиано. Не стыдно ли вам разрушать чужую жизнь? – говорил Полидоро незадолго до бегства всей труппы.
Данило протянул руку, но фазендейро прошел мимо. От стойки лучше было видно, что делается в баре. Сцена, которую он застал, не понравилась ему: он запрещал скандалы, связанные с его именем. А вдруг
