кругу лиц, заинтересовавшихся его судьбой; напротив, все, по-видимому, побуждало его высказаться вполне чистосердечно и представить неопровержимые доказательства своего высокого происхождения. Все будущее Дмитрия зависело от этих признаний. Итак, можно было ожидать, что претендент представит самый полный и убедительный рассказ о своей судьбе. И что же? Перед нами документ, в котором все окутано тайной, где на каждом шагу чувствуется нечто недоговоренное, где смысл затемняется риторическими ухищрениями и слишком очевидными, сознательными недомолвками.
С самого начала весьма странное впечатление производит на читателя явное отсутствие в автобиографии Дмитрия не только сыновнего почтения, но и самой элементарной сдержанности по отношению к памяти отца. Мнимый наследник Ивана IV оказывается беспощадным судьей его деятельности. Он видит в ней лишь тиранию и служение низменным страстям. Он осыпает горькими упреками Грозного, который собственноручно убил старшего сына, надругался над святостью брака, заточал своих многочисленных жен в монастыри и попирал в прах добродетель. Трудно спорить с Дмитрием. Обвинения, выдвигаемые им, вполне правдоподобны. Однако, казалось бы, без всякого ущерба для дела можно было бы на сей раз и не повторять их.
С исторической точки зрения, странностью этой автобиографии является сочетание в ней грубейших фактических ошибок с такими подробностями, которые не многим были известны и в самой России и оставались безусловной тайной для поляков. Сюда относится, между прочим, сообщение о горе, постигшем Ивана IV в 1553 году. В это время погиб в водах Белоозера первенец Грозного, Дмитрий, который, по- видимому, явился жертвой какой-то случайности.
Указания на этот счет мы находим у дьяка Тимофеева. Тот же факт упоминается у Масса. Другие авторы говорят о нем весьма редко. Наряду с этим автор рассказа приводит имена нескольких жен Ивана IV. Он называет Анастасию Романовну, Марию Темрюковку, Марфу Собакину, Анну Колтовскую, Марию Нагую. Он знает, что Грозный затевал какой-то фантастический брачный союз в Англии. Наконец, ему прекрасно известно, какие три города были даны в удел царевичу Дмитрию. С тем большим удивлением читаем мы на следующей же странице, что Федор отказался от престола; после этого он будто бы удалился в монастырь св. Кирилла, а его воспитатели были преданы смерти Борисом Годуновым.
Допустим, все эти ошибки были сделаны автором рассказа вполне сознательно. В таком случае их можно объяснить ненавистью к Годунову. Ведь ясно, что все усилия «царевича» были направлены против этого царя. Погубить его — такова заветная цель Дмитрия. Немудрено, что в его изображении преемник Федора наделяется теми же самыми чертами, с какими выступает он у позднейших летописцев и в официозной литературе эпохи Василия Шуйского. Как там, так и здесь Борису приписываются те же коварные замыслы, те же мстительные побуждения и злодейства. Заметим, впрочем, что наряду с этим все авторы признают за ним выдающиеся дарования и гибкий, лукавый ум. Возвысившись благодаря влиянию своей сестры Ирины, Годунов сделался всемогущим правителем государства в царствование Федора. При своем ненасытном честолюбии он горел нетерпением достигнуть царского престола, который вскоре должен был освободиться. На пути смелого авантюриста стояло лишь одно препятствие — законный наследник Грозного Дмитрий Угличский. Тогда Годунов решил устранить его.
Дойдя до этого момента, рассказ сразу меняет свой характер; в нем все яснее и яснее начинают проступать риторические уловки. До той поры автор охотно называл действующих лиц по именам. Теперь он всячески старается избегать этого. В каждом слове его чувствуется боязнь вызвать у читателя недоверие. Мы знаем, в чем обвиняли впоследствии Годунова русские летописцы. Претендент на московский престол рассказывает, что перед тем, как обратиться к содействию наемных убийц, царь Борис попробовал отравить Дмитрия. Однако попытка не имела успеха. Что касается самой картины убийства, то она воспроизводится рассказчиком со всеми подробностями. Дело происходит ночью. Воспитатель царевича, не называемый по имени, был вовремя предупрежден о грозящей опасности. Тогда в постель Дмитрия положили какого-то его двоюродного брата. Убийцы умертвили его, а Дмитрия удалось спасти. Конечно, автор рассказа не мог не знать о следствии, произведенном в Угличе по распоряжению Годунова. Тем не менее он не упоминает об этом ни слова. Напротив, Борис немедленно выступает на сцену. Он хочет обмануть царя Федора. Он убеждает его, что Дмитрий сам умертвил себя в припадке черной немочи. Как известно, к этому же сводилось заключение следственной комиссии, во главе которой стоял Василий Шуйский. Но и это имя почему-то обходится молчанием. Автор оставляет в стороне личность князя и факты, связанные с его деятельностью. Что касается Клешнина и митрополита Геласия, то о них он упоминает. Правда, они выступают в его рассказе не как члены следственной комиссии, а в качестве лиц, которым было поручено присутствовать при погребении Дмитрия. Пока происходят эти события, безымянный воспитатель царевича хранит и воспитывает ребенка, которого Борис считал уже погибшим. Чувствуя приближение своей кончины, он поручает царственного младенца верному человеку. Его имени автор опять-таки не сообщает читателям. Умирает и верный человек. Перёд смертью он советует своему питомцу, уже достигшему юношеского возраста, облечься в рясу и скрываться, странствуя по монастырям. Дмитрий так и делает. Он столь усердно старается уйти в безвестность, что следы его исчезают совершенно. Затем, словно deux ex mahina античной трагедии, он появляется в Польше. Автор указывает только три последних этапа на пути Дмитрия до этого момента. Это были Острог, Гоща, Брагин. Мы увидим впоследствии, что это сообщение послужит нам некоторой точкой опоры.
Во всяком случае, автор рассказа прекрасно чувствовал, что положение его далеко не неуязвимо. Он предвидит те возражения, какие могут ему сделать. Он предупреждает их заранее заготовленными ответами, стараясь ослабить удары своих противников. Впрочем, это ему не удается, так как несостоятельность его слишком очевидна для каждого. В самом деле: он изображает нам, как мать царевича обнимала труп своего ребенка. Встает вопрос, каким образом не заметила она, что в руках у нее находится тело чужого ребенка? Убитый уже посинел, объясняет нам рассказчик, а мать была вне себя от горя. Далее, допустим, что подмена царевича действительно произошла и что вместо Дмитрия убит был какой-то другой мальчик. В таком случае он должен был исчезнуть из среды живых. Как же это осталось незамеченным? В суматохе было перебито около 30 детей, отвечает нам автор рассказа, к ним отнесли и погибшего двоюродного брата царевича. В заключение нельзя не отметить весьма странного объяснения, которое дается бегству Дмитрия в Польшу. Оказывается, какой-то монах, словно осененный свыше, узнал царевича по его осанке. После этого пребывание в России стало для Дмитрия опасным. Потому-то он и решился скрыться за рубеж.
При всех своих недостатках автобиография Дмитрия имеет несомненную историческую ценность. Конечно, претендент на московский престол знал содержание того донесения, которое готовил Вишневецкий королю Сигизмунду III. Очевидно, он решил сам воспользоваться этими данными. Однако, прибегая к ним в целях самозащиты, он тем самым открыл свои карты. Действительно, мы имеем полное право заключить, что, кроме доказательств, приводимых князем Адамом в пользу царственного происхождения претендента, сам Дмитрий не мог сослаться ни на одно. Вот почему он старается не столько выяснить, где и когда он был в России, сколько замести всякие следы, оставленные им на родине. При таких условиях становится вполне понятным заявление Льва Сапеги в сейме года. «Подлинный цесаревич, — говорил канцлер, — нашел бы иные средства для доказательства своих прав».
Надо заметить, что Дмитрий никогда не изменял своей политике умолчаний. Напротив, в течение всей своей жизни он оставался ей верен. Его излюбленная формула сводилась, в сущности, к следующему: сперва он чудесным образом избег козней Годунова; затем его хранила неисповедимая сила благого промысла. Все остальное он обходит молчанием. А между тем сколько раз представлялся ему случай выступить с неотразимыми доказательствами своих прав! И что же? Он неизменно старается отделаться несколькими незначительными словами, говоря о событиях своей прежней жизни. Когда Дмитрию пришлось вступить в переговоры с папой, он предоставил нунцию Рангони сообщить в Рим все, что касалось личности претендента. Сам же в письме от 24 апреля 1604 года он ограничился общими местами. Пока на московском престоле восседал Борис Годунов, подобную тактику еще можно было объяснять соображениями осторожности, желанием предупредить кары, которыми царь мог поразить лиц, связанных с претендентом. Однако вскоре враг Дмитрия умер. Почему же накануне своего полного триумфа или в момент торжественного венчания на царство не раскрыл Названый царевич столь долго хранимой тайны? Мы обращаемся к грамотам этого царя, рассылавшимся по всему государству. Мы вспоминаем речи самого Дмитрия I. Что же мы видим? И здесь так же мало конкретных указаний, как и во всем, что говорилось раньше. Хотя бы один намек на людей, оказавших услуги законному наследнику Ивана IV! Хотя бы какое-
