Лев Пирогов
Хочу быть бедным (сборник)
Плач по тоталитаризму
А всё-таки он их срезал
В гоголевском «Ревизоре» есть два по-настоящему трагичных момента. Первый – это когда понимаешь, что Хлестаков больше никогда не вернётся в столь любимый им Санкт-Петербург, а второй – когда городничий кричит в зал: «Над кем смеётесь? Над собой смеётесь!» – и зал ухахатывается.
Но это так, к слову. А вообще, речь о Шукшине.
Сегодня почему-то считается, что Шукшин забавный писатель. Иначе трудно понять, откуда взялся сериал «Шукшинские рассказы», заботливо подготовленный телевидением к юбилею писателя. Это же не просто так. Это же много людей старалось, работало. Значит, они «так видят».
Видят кого, что?
«Не деревенщика» в отличие от зовущего к топору и прялке Белова.
«С чувством юмора», в отличие от большинства «патриотов». Умеющего «работать чудика» – маленького лишнего человека с микроскопом и вечным двигателем. Написавшего рассказ-анекдот «Срезал», в котором изобличается идиотизм деревенской жизни…
…Между прочим, выражение «идиотизм деревенской жизни», неаккуратно вырванное из «Манифеста коммунистической партии», означает там не глупость, а самодостаточность. Маркс и Энгельс употребляли слово «идиот» в его первоначальном смысле: «Человек, не принимающий участия в общественно- политической борьбе».
А что касается «чудиков», так это издалека идёт. У Алексея Феофилактовича Писемского был очерк «Питерщик». Речь там шла о деревенских жителях, которых сызмальства отдавали в города для обучения ремеслу. Возвратившись, те сперва задирали нос, а потом впадали в непонятную односельчанам тоску. В тоску о нездешнем, недостижимом. Начинали «задумываться», а потом и нищать, потому как ничего им в этой жизни не хочется, всё валится из рук.
Шукшин был «питерщиком наоборот». Его чудики – это зеркальные отражения автора. Они стремятся выбиться из идиотизма деревенской жизни в «большой мир», а он – тоскует по их тоске. Об этом важно не забывать. От этого зависит смысл рассказа «Срезал».
«К старухе Агафье Журавлёвой приехал проведать, отдохнуть сын Константин Иванович с женой и дочерью. Деревня Новая небольшая, и когда Константин Иванович подкатил на такси, сразу вся деревня узнала: к Агафье приехал сын, средний, Костя, учёный. К вечеру стали известны подробности: он сам кандидат наук, жена тоже кандидат, дочь школьница. Агафье привезли электрический самовар, цветастый халат и деревянные ложки».
Курсивом я выделил оценки, и оценки критичные. Устал от злобы света, «подкатил», взбаламутив деревню, на непостижимом и недостижимом такси, подарил матери специальный «деревенский» подарок – деревянные ложки. Стосковался, знать, по мамкиным вареникам и борщу. Не ей – себе подарил…
Деревенские взбудоражены. Подспудно реагируя на явленную им фальшь пародийного «возвращения к истокам», они концентрируют внимание на учёности гостя, на его «кандидатстве». Недаром «кандидатами на тот свет» называют доходяг и приговоренных. Мужики идут за Глебом Капустиным – им нужен палач.
В отличие от деревенских, привыкших чутко реагировать на малейшие изменения в привычной им среде обитания, «кандидат», чьё чутьё забито многообразием городской жизни, не замечает угрозы. Константин Иванович рад встрече с мужиками, пришедшими вершить казнь:
«– Эх, детство, детство! – с грустинкой воскликнул кандидат. – Ну, садитесь за стол, друзья…»
За столом мужики (это тоже важно) простили кандидата, размякли. Человек же… Но палач не человек – а функция. Глеб Капустин начинает «работать».
Сцену казни опустим, её все хорошо помнят. Её только и помнят.
А вот того, что за нею следует, не видят, в упор не видят.
«– Да в чём же вы увидели нашу нескромность? – не вытерпела Валя. – В чём она выразилась-то?»
Действительно, приехали культурно, самовар привезли, стол накрыли…
И невдомёк «кандидатам», что для деревенских мучительна возможность другой жизни, не говоря уже о демонстрации её преимуществ. Показать «укоренённым в почве», что жить можно иначе, означает подвергнуть их искушению, лишить опоры на самодостаточное размеренное бытие и монотонный нечестолюбивый труд, заставить «задумываться», а это прямая дорога в смерть, в «питерщики» и «чудики».
Такси и электрический самовар – это «огненная вода», которую белые люди везут индейцам. А ложки вроде стеклянных бус – «вот вы чего стоите».
Деревенский болтун действительно «срезал» отпускников-кандидатов, у которых не нашлось ни такта, ни сообразительности, не говоря уж о великодушии, чтобы обратить ситуацию в свою пользу.
«– А вот когда одни останетесь, подумайте хорошенько. Подумайте – и поймёте… Можно сотни раз писать во всех статьях слово „народ“, но знаний от этого не прибавится. И ближе к этому самому народу вы не станете. Так что когда уж выезжаете в этот самый народ, то будьте немного собранней… А то легко можно в дураках очутиться. До свиданья. Приятно провести отпуск… среди народа».
Это ведь уже не Глеб говорит. Это он сам, Шукшин, сверлит нас колючими глазками. А мы чё, мы ничё. Держимся за бока, хохочем.
Апология маркиза де Сада
Что мы знаем о маркизе де Саде? Да ничего не знаем. А он был мужик! Не то что весь этот французский просветительский сброд, который только и мог что сочинять порнушку.
А де Сад, прежде чем сочинять порнушку, семь лет провёл на войне. Там он скакал на лошади, сжимая скользкую от крови рукоять сабли и падая кувырком в мокрую от конского пота траву с разрубленными камзолом и грудью. И долго лежал, рассматривая облака, и думал: когда вон то облако доплывёт вон дотуда, надо попытаться встать на одно колено… А вокруг грохотали пушки и барабанили барабаны.
Не раз и не два де Сад заглядывал смерти в лицо, потому что он был стремительным, как ветер, кавалеристом, а подлая тварь была слишком неповоротлива и ленива, чтобы успеть повернуться к герою задом.
Всё это закалило его характер. Семь лет рукопашной – вполне достаточно.
Пройдя войну, молодой ветеран женился на одной доброй девушке. Он очень её уважал и любил! Но злобные и жадные родители девушки через своих влиятельных друзей упрятали маркиза в тюрьму – зачем он, дескать, посещает дома терпимости и порет там проституток. В прямом смысле порет – не подумайте ничего плохого. Порет розгами. Им бы, родителям, наверное, было бы приятней, если бы де Сад стегал их собственную дочурку.
Сидя в Бастилии, исхудавший, но не сломленный Донасьен Альфонс Франсуа де Сад подарил Франции её главный национальный праздник – День взятия Бастилии.
Дело было так. Отощавшие народные массы гуляли по Парижу, гадая, какой бы ещё винный погреб разграбить. Задумчивые ноги привели их под стены самого мрачнейшего застенка тогдашней Европы. Нестройными голосами народный хор затянул «Эх, дубинушку». Де Сад прижался лицом к решётке и выкрикнул:
– Заткнитесь, сволочи, три часа ночи!
А возбуждённым революционной ситуацией массам послышалось: «Спасите, граждане свободной Франции, в Бастилии убивают заключённых!» Так произошла Великая Французская революция.
За особые заслуги перед народом (а также потому, что всех остальных образованных людей революционеры быстро убили) гражданина Сада назначили сперва ответственным за революционную кавалерию, а потом – кем-то вроде народного комиссара здравоохранения. Наверное, он бы ещё много кем успел побывать, но сразу принялся отчаянно злоупотреблять положением: сначала спас от гильотины упрятавших его в тюрьму тёщу с тестем, потом отказался подписывать ещё какие-то расстрельные списки (и даже написал об этом письмо Робеспьеру, которое сам же потом и зачитал на заседании какой-то революционной кувырколлегии), потом помог бежать одному приговорённому к смерти офицеру…
Словом, революционеры упекли его обратно в тюрягу.
В общей сложности маркиз де Сад провёл в заточении 30 лет. Человек, о котором все думают, что он был изощрённым сладострастником, просто не имел для этого никакой возможности! Кроме пары случаев с
