Жизнь в Москве
<…> В мае 1930 года я защитила на отлично дипломный проект на инженерно-строительном факультете Томского технологического института и волею судеб оказалась на Кузнецкстрое, а спустя полтора года приехавший на пуск первой домны председатель Востокостали Яков Павлович Иванченко предложил мне работу в московском Гипромезе (Государственном институте по проектированию металлургических заводов). Он дал мне два письма: одно — к начальнику Гипромеза Колесникову, а другое — к своей сестре Анне Павловне. Он сказал: «Пока Гипромез не даст вам комнату, вы можете жить у Анны Павловны в моей комнате. Я не так уж скоро приеду в Москву».
Оставив вещи в камере хранения, я поехала искать Анну Павловну Иванченко. Ее квартира была в самом центре Москвы, на Петровке, 26, в доме Донугля. Я передала Анне Павловне письмо брата и сейчас же была отправлена на вокзал за вещами. Анна Павловна оказалась таким же добрым человеком, как и ее брат, и была такая же полная, как он. Она жила в этой квартире со своей дочерью Галей, девочкой лет восьми. Я рассказала Анне Павловне все, что знала о Якове Павловиче, и, поужинав, легла спать. На следующий же день я была в Гипромезе у Колесникова и получила направление на работу в конструкторский отдел. Меня определили в группу, руководителем которой был инженер Барский. Там я должна была делать рабочие чертежи прокатного цеха под названием «Стан-500» для Магнитогорского металлургического завода. Своему руководителю Барскому никаких вопросов я не задавала, поскольку работа была привычной и затруднений не возникало. Он сам подходил ко мне и, я думаю, придирчиво проверял мои расчеты и чертежи, но ошибок не было. Чертила я карандашом красиво и чисто, и скоро меня стали ставить в пример другим инженерам. Возможно, поэтому окружающие относились ко мне не так уж дружелюбно, но и я, стесняясь, не обращала на них внимания и, отработав свое время, быстро уходила домой. У Анны Павловны мне было хорошо, уютно — как дома, была своя комната, где я могла читать, писать письма домой и знакомым. Приятно было общаться с Анной Павловной и играть с Галей. Про нее Анна Павловна рассказала, что, когда они приехали в Москву и она первый раз выпустила Галю во двор, где было много детей, они ее тотчас же окружили и стали кричать: «Жидовка, жидовка!» — на все лады. Галя не стала им возражать, хотя еврейкой не была, она стояла молча, а потом ушла домой. Может быть, девочка в шесть лет и не знала, что означает это слово, но Анна Павловна сказала: «Вот какой антисемитизм в Москве даже среди детей, с детства. На Украине я этого не знала. Нет, не смогу я жить в Москве: все мне здесь не нравится, уеду обратно на Украину, в Сумы. Там у меня была хорошая работа, меня все знали и уважали, и только по просьбе брата я согласилась сюда приехать».
Еще в январе я решила сходить к моим старым знакомым — Валединским в Машков переулок, где я жила летом 1929 года во время своей студенческой практики. Увы, Валединских по знакомому адресу не оказалось, они переехали на другую квартиру, а новые жильцы не могли сказать, куда они переселились. Конечно, я могла бы пойти в домоуправление или написать Софье Константиновне в Томск, но, постоянно думая о Валединских, я ничего не предпринимала, чтобы их разыскать. Дело еще в том, что уже в начале февраля Гипромез дал мне комнату в доме-общежитии на Соколе и я начала в ней устраиваться. Комната была на втором этаже, угловая, самая удаленная от входа с улицы, в конце довольно длинного коридора с множеством дверей расположенных вдоль него комнат. В комнате было тепло от центрального отопления, была даже мебель: узкая железная кровать с матрацем, подушкой и одеялом, простой стол, прикроватная тумбочка и две или три табуретки, а также вешалка. Туалет и кухня располагались в начале коридора, никакого душа не было, но холодная вода была. Кухней я никогда не пользовалась, обедала в столовой, а для того, чтобы выпить чая утром и вечером, купила электрическую плитку, чайник и немного посуды. Мне хотелось занавесить окна в моей комнате, два в продольной стене и одно в торцовой, чтобы меня не было видно с улицы. Но приобрести материал было невозможно.
Покончив с новой экономической политикой, страна наша снова лишилась изобилия продуктов и товаров. Но ответственные работники-коммунисты не должны были страдать, поэтому для них открылись особые магазины, где можно было купить кое-что из товаров по талонам (бонам). Яков Павлович Иванченко имел книжку с бонами в привилегированный магазин, и Анна Павловна ими пользовалась. Она взяла меня с собой и, так как для себя ничего покупать не собиралась, отдала мне боны на март и апрель. На свои деньги я приобрела там белый материал на короткие занавески, крепдешин на два платья и пару туфель, какие были в продаже.
Платья мне сшила портниха, они были очень красивые, как мне тогда казалось. Одно было комбинированное: черный крепдешин внизу и крепдешин цвета слоновой кости в верхней части, а другое — желтое с редкими черными горошинами и с черной отделкой. Таких платьев у меня никогда не было, и я чувствовала себя в них очень хорошо. И мне захотелось пойти в театр, особенно в Большой, где я еще не была. Билет можно было купить с рук, и я готова была переплатить вдвое, чтобы попасть в оперу или на балет. Я бывала и в Малом театре, и в Художественном, посмотрела много спектаклей Островского, Гоголя и других авторов. В театры я ходила всегда одна, поскольку знакомых в Москве у меня не было, а Анна Павловна не могла ходить со мной из-за Гали: девочку не с кем было оставить. И вот однажды в Малом театре я встретила Любу и Анатолия Валединских. Встреча была очень приятная и радостная, я узнала, что Валединские получили новую большую квартиру в Лялином переулке. В ближайшее воскресенье я пришла к ним, рассказала все о себе, узнала о том, что происходит в Томске, как живут Софья Константиновна, Верочка и Надя. С этих пор у меня появились знакомые в Москве, и я стала ходить в театры и на выставки не одна, а с Валей или с Володей Валединскими, а иногда с Любочкой и Анатолием.
Примерно в это же время в Москву с Кузнецкстроя возвратились мои друзья — Александр Сергеевич Резник и Роман Александрович Эммануэль, а позже, уже осенью, приехал и Лев Николаевич Александри. Жить мне стало гораздо интереснее. Я любила зайти после работы к Резнику на улицу Малая Дмитровка, где в одном из ее переулков у него была комната в большом старинном капитальном доме. У Резника можно было посидеть вечером, рассказать о своих делах на работе и вне работы, послушать его новости и потом уже ехать к себе на Сокол спать. Трамвай № 6, ходивший от Страстной площади до Сокола, проезжал как раз по Малой Дмитровке мимо дома, где жил Резник. Эммануэль пригласил меня домой к своим родителям и познакомил с ними и двумя братьями, занимавшими какие-то ответственные посты в Москве. Братья были верны генеральной линии партии, провозглашенной Сталиным, и от нее никогда не отклонялись в отличие от своего брата. И Резник, и Эммануэль, знакомя меня со своими друзьями, показывали им меня как некую редкость, за что я на них сердилась.
Однажды Эммануэль привел меня к Александри. Оказалось, что Лев Николаевич был женат на певице по фамилии Коровина, крупной полной даме, несколько мужеподобной, но веселой. В каком театре она пела, я не знаю, так как мне не приходилось ее слушать. Она вступила в какой-то политический спор с Эммануэлем, а Лев Николаевич и я сидели за столом и тихо разговаривали. Я расспрашивала его о том, как на Кузнецкстрое прошел пуск первой домны. Вдруг Александри взял мою руку, посмотрел на ногти и сказал: «Вам следует делать маникюр и не надо стричь ногти так коротко». И, посмотрев на меня, добавил: «И косметики немного тоже не помешает, ваше лицо очень выиграет от косметики». До тех пор я никогда не пользовалась никакой косметикой, умоюсь хорошенько с мылом, причешусь, и готово. После этого разговора я сделала маникюр и серьезно пострадала, так как маникюрша дважды порезала мне пальцы, сказав в свое оправдание, что у меня слишком близко расположены сосуды. Пальцы болели несколько дней, и на работе я не знала, куда спрятать руки. Воспользоваться косметикой я так и не решилась. Но меня очень тронуло то, как по-отцовски ко мне отнесся Александри, как позаботился о том, чтобы я лучше выглядела и была опрятнее. Однако больше в Москве с Александри я почему-то не встречалась. Кажется, он получил какую-то новую работу и должен был уехать в другой город.
8-го Марта в Гипромезе был устроен праздничный вечер с концертом и танцами, а также с буфетом, где были бутерброды, чай и даже вино. Меня на этом вечере опекал мой начальник Барский: сидел со мной рядом, сводил в буфет и танцевал со мной. Но когда он куда-то отлучился, я сбежала с вечера, оделась и вышла на улицу. Свирепствовала пурга, снег валил хлопьями, ветер швырял снежинки в лицо и валил с ног. По Гоголевскому бульвару я с трудом дошла до Страстной площади и подошла к остановке трамвая № 6, на
