супротив моей воли пошли. Значит, Лука у Денова?
– Там он, – ответила женщина.
– Погодь, – сказал Афанасий Семенович, – значит, это твой Филимон надоумил?
– Да не знаю я, кто кого надоумил, – недовольно ответил Лука Демьянович. – Но дело к тому клонится. Был тут сын Василя, Миха, и просил иконы ему…
– Погодь, – остановил его Денов, – он ко мне тоже приходил, да я его послал.
– А тут приехал Филька и тоже иконы стал просить. Мол, мне только показать, дня на два-три. А я его послал подалее. Так он, сукин сын, коньяк достал, покажу тебе потом. Бутылка – башка этого, которого наши на Бородинском поле разделали. Кутузов его побил. Я всегда Фильку прошу – как коньяк новый увидишь, вези. Это у нас в привычку вошло. Вот и в тот раз налил он мне коньяку из бутылки-головы. Вкусный, зараза. И давай, говорит, батя, виноград лопай. Так, мол, этот коньяк закусывают. Меня и сморило. Продрых часа четыре, проснулся – хоть волком вой, башка аж трещит. А Фильки нету. Мне и говорят – уехал Филька и сказал, чтоб батьку не будили. А тут вдруг девка, которая иконы протирает, в крик: нет икон! Я туды и вижу – нет. Понял я – Филька иконы спер…
– Опять погодь! – остановил его Денов. – А с какого ты ко мне-то пришел?
– Да знаю я все, мужики мои людей опрашивали, и народ видел, как в распадке у Кудрявой сопки вертолет садился. Туда забрался Филька, племяши мои, дети росомахи и Миха, Васькин сын. А вертолет потом на бугор сел, где туда эта баба залезла. И мальчонка там был. Как я об этом услыхал, сразу понял: эти сволочи твоего Лешку увели. Эта сучка, видать, вертолет вызвала…
– Антон вертолет вызвал, – перебил его вошедший Василий Демьянович.
Лука уставился на брата.
– Знать, правильно я мыслил. – Он сел за стол. – В одной стае они, мои и твой. И племяши наши. Я чего прикатил-то, надобно вертолет искать. Я слышал, как Антон говорил, он того, что на вертолете, по фамилии называл – Соснин али Заснин. Вот его и надобно шарить. Тогда и иконы отыщем, и сукиных детей проучим. Я вот так думаю…
– Они мальца у Афанасия уволокли, – сказал Лука Демьянович, – на иконы менять его желают. Хрен с ими, с иконами, Бог простит. Надобно мальца выручать.
– А если не отдадут? – вздохнул Василий Демьянович. – Они же хуже волков. Значится, увели мальчонку. Ну, сыны, своей рукой вас на тот свет спроважу. Убей сильного, отними у богатого, набей морду хвастливому, но не тронь бабу, а особенно детишек малых. А они… – Не найдя подходящих слов, он выматерился.
– И чего теперича делать? – спросил Лука Демьянович. – Я своего тоже на тот свет спроважу, не будет из него толку, раз он на детишек руку поднял. Но у меня сомнения имеются, что они тебе Лешку возвернут, – посмотрел он на Афанасия.
– Я и сам в это не верю, – кивнул тот. – Но все делать стану, как прикажут. А вдруг сердце им подскажет, что не надо мальчонку жизни лишать? Получили что хотели – отдайте пацана. Я ж не стану заявление писать. Тамарка моя с ума сходит. Слова ее не слыхал с того дня. И Пашку убили с двумя мужиками. Пашка, правда, успел двоих парней, которые с бабой той были, ножом до смерти защекотать. И то молодец, не просто так из жизни ушел. Мужиков, Коня Сивого и Пашку Рыбака, застрелили, они и понять ничего не успели. Вот сижу у телефона и жду звонка. Отдам иконы и заявлять никуда не стану, а мужиков своих без похорон закопаю, но только бы Лешку возвернули!.. – Он всхлипнул. Братья тоже опустили головы.
– Ты это, Афанасий, – глухо проговорил Лука Демьянович, – зла на меня не держи. Да, бывало, и убить тебя готов был, но вот те крест, – он перекрестился, – ежели бы прознал про то, что внучонка твоего захватить желают, донес бы до тебя это и прибил бы Фильку и племяшей своих. Прибил бы и греха не чуял бы.
– И меня извиняй, Афанасий, – сказал Василий Демьянович. – Я ведь тоже не другом тебе был. Желал твоего Ваньку, когда тот сбег, захватить и иконы с тебя стребовать. Но не дошло до этого. И знаешь, что я тебе скажу – Ванька твой, в натуре, мужик стоящий, а не то что мои гады.
– Дядька Афанасий, – в комнату ворвался парень, – сотовый, вас спрашивают!
Денов схватил телефон.
– Слушаю, – сиплым от волнения голосом проговорил он. Торовы уставились на него.
– Что решил, Афанасий Семенович? – спросил мужчина.
– А чего решать-то? Иконы берите, только Лешку возверните. Искать не стану вас, и никто не прознает про это. Клянусь чем угодно. Только внука возверните.
– Вот что. Сегодня ночью, в час, выйдешь к реке. Мешок с иконами положи в лодку, что там стоять будет, и оттолкни ее. Через пару часов внука найдешь, где скажем. Но если что-то пойдет не так, хана парню…
– Все сделаю, как велите, только возверните Лешку, очень прошу. Я вам еще и денег дам. И ни слова никому…
– Не забудь, старый, в час ночи выйдешь к реке. Как спустишься по тропинке, так и иди к воде. Лодка там будет привязана. Положишь иконы, оттолкни лодку и домой топай, жди звонка. Скажем, где твой внук будет. Он себя чувствует нормально, слушай.
– Деда, – раздался голос мальчика, – я здоров. Если все сделаешь, как говорят, меня отдадут. Деда, пожалуйста…
– В общем, понял, старый? – снова заговорил мужчина. – Все от тебя зависит. – Телефон отключился.
– Что говорят-то? – спросил Лука Демьянович.
– Извиняйте, мужики, не скажу. Один я должен все сделать. Могут и обмануть. Но тогда и разговор будет. А пока надежда имеется, не скажу.
– Это понятно, – кивнул Василий Демьянович. – Но я тебе вот что хочу сказать: ежели какая помощь потребуется – говори. Все ж мои сыны к этому делу руку приложили. Располагай мной по всем статьям. Слово мое верное. Что бывало меж нами, забыто.
– И мной располагай, Афанасий! – Лука Демьянович протянул руку Денову.
Торовы вышли.
– Ну что, бабонька, – сказал лежащей на топчане Надежде рослый бородач, – подъем, жрать подано, извольте кушать! – хохотнул он.
– Выйди, – сердито бросила она.
– А я думал, в городах стеснительных не осталось! – Бородач вышел.
Надя встала.
– А ведь меня наверняка убьют, – прошептала она. – Скорее бы мои приехали. Но все равно нам будет тяжело. Гад этот, деревенский охотник, убил Мишку с Ленькой. А эти им по одному патрону оставили, боялись, что их тоже перебьют. И не зря боялись. А что сейчас делать? Моих парней всего четверо. Убьют всех и меня тоже. Я слышала, как эти братья, сыновья Василия Демьяновича, говорили об этом. И что же делать? Меня охраняют. Даже если уйти из этой заимки, как они называют обнесенную забором территорию с тремя домами и баней, далеко не уйду, заблужусь или догонят. А Торовы подготовились очень серьезно. Здесь как минимум человек двадцать. А тех женщин изнасиловали и спустили в озеро. Я слышала, как бородачи, посмеиваясь, рассказывали в подробностях. Меня ждет то же самое. Почему они не убили меня сразу?
– Я не дам тебя убить, – послышался голос Филимона. Вздрогнув, она повернулась.
– Почему?
– У тебя одной есть выход на западных покупателей, поэтому ты жива. Ни у кого из нас нет таких связей. Но вот в чем дело – я не намерен получать какую-то часть. Согласись, целое гораздо больше, чем кусок, пусть и жирный. Главное – взять все. Сколько у тебя людей?
– Четверо.
– Значит, ты работаешь на себя. А я думал…
– Есть человек, который мог бы дать много людей и технику, но он требует больше половины. И еще
