— А почему нет? Вы же сами говорите: людям свойственно ошибаться, иногда очень сильно. Значительная часть истории искусства посвящена поиску чужих ошибок и умножению своих. В любой галерее полно работ с подписями «копия Веласкеса», «неизвестный художник из окружения Тициана». А ведь многие годы эти работы считали принадлежащими кисти самих мастеров. У вас есть приятель?
Флавия снова наполнила стакан.
— Нет. Но как вы докажете свою правоту? Если все уже уверились в том, что это настоящий Рафаэль, вам будет чрезвычайно трудно переубедить их. Когда людям говорят, что картина настоящая, они так ее и воспринимают. Кроме того, вы можете ввязаться в опасную игру. Ведь не думаете же вы, что это абсолютная фальшивка?
— Не знаю, — печально ответил Аргайл, пытаясь подхватить рис бамбуковыми палочками. — Возможно, я принимаю желаемое за действительное. Мне нравилось фантазировать, как я найду письмо, полностью опровергающее подлинность картины. Воображал, какая поднимется шумиха. «Новый взгляд на „Елизавету Рафаэля“. Небольшая статья, которая взорвет общество. Историки-искусствоведы в отчаянии выбрасываются из окон и стреляются, запершись в своих комнатах. Красные от стыда лица в правительстве. „Деньги налогоплательщиков спущены в трубу“. Я уже представлял газетные заголовки. Снимаете квартиру? А кошка у вас есть?
Он наконец отложил палочки и начал есть ложкой. Подлил себе саке.
— Нет. А почему вы спрашиваете?
— Просто люблю кошек.
Некоторое время они ели молча, потом Флавия не выдержала.
— Во всяком случае, я доложу о ваших соображениях генералу, — сказала она, медленно потягивая саке. И поразилась, заметив, что бутылка уже пуста. — И пусть он решает, что с этим делать. Скорее всего выбросит мой рапорт в мусорную корзину. Зато если что-нибудь все же произойдет, он не сможет пожаловаться, что я его не предупредила. Я не замужем, не имею приятеля и не намерена менять своего незамужнего статуса. Мужчины… — продолжила Флавия, удивляясь своим словам и легкому звону в ушах, — меня боятся. А я их не люблю. К присутствующим не относится, — вежливо поправилась она, искоса взглянув на Аргайла. — И все счастливы. Что-то мне нехорошо…
На самом деле Флавия была совершенно пьяна и потом отчетливо вспомнила, как пеняла своему спутнику за то, что тот не предупредил ее о коварном действии напитка, оказавшегося гораздо крепче вина.
— Последний из моих приятелей говорил мне.. — мрачно начала она и умолкла, забыв, что хотела сказать.
С последним приятелем все было плохо. Он ужасно разозлился, когда Флавия решила уйти от него. Считал, что это из-за его работы. Обвинял ее в неверности. Дурак. Нет, это был Кломортон, а не она. Как путаются мысли…
К тому времени, как Аргайл уложил Флавию на диване, она уже крепко спала. Во всяком случае, должна была спать, поскольку не проронила ни звука, когда он уронил ее на лестнице.
Утром Флавия проснулась с больной головой и в панике — рейсом одиннадцать тридцать она должна была лететь в Рим самолетом национальной авиакомпании — этот рейс был зарезервирован для командированных итальянских служащих, чтобы деньги на поездки сотрудников оставались в бюджете страны. Аргайла в квартире не было, на столе лежала записка: «Ушел по делам, до вашего отъезда не вернусь. Кофе на кухне. Надеюсь, ваша голова в порядке. Вы здорово пьете».
На кофе уже не оставалось времени, хотя без него ей была крышка. Одеваться тоже было некогда, так что пришлось очень кстати, что Флавия легла спать полностью одетой. Она прикинула, сколько ей понадобится, чтобы добраться до отеля, упаковать вещи, расплатиться за номер и доехать до аэропорта Хитроу. Примерно два часа. Нужно успеть во что бы то ни стало: начальство косо смотрит на сотрудников, которые тратят казенные деньги, пользуясь самолетами других авиалиний.
Все мысли об искусстве улетучились из ее головы. Страх опоздать на самолет превратил Флавию в некое подобие автомата, все действия которого подчинены строго определенной цели. Она напрочь забыла об Аргайле, саке, тайской кухне и Рафаэле, словно их никогда и не было.
Флавия все-таки успела на рейс. Как только самолет поднялся в воздух, она отстегнула ремень безопасности и побежала в туалет приводить себя в порядок. Потом она на протяжении всего полета нещадно эксплуатировала стюардессу, требуя у нее то крепкий кофе, то аспирин, то апельсиновый сок. За сок пришлось платить из своих денег, поскольку бухгалтерия не одобряет подобных излишеств. Это было тем более огорчительно, что сок оказался так себе. Однако благодаря его тонизирующему действию к моменту посадки Флавия уже почти пришла в себя. Сойдя с самолета, она возблагодарила Бога за то, что была пятница и она могла целых два дня отдыхать. Дома Флавия первым делом просмотрела почту, а затем отправилась в ванную комнату.
Уик-энд Флавия провела в тихом расслабленном состоянии, что помогло ей окончательно избавиться от последствий коварного восточного питья. Все два дня она занималась несвойственными ей делами: убирала квартиру, ходила по магазинам, отнесла одежду в химчистку и до половины девятого утра понедельника даже не вспоминала о работе.
Утром по дороге на работу Флавия встретила своего коллегу Паоло, с которым была в приятельских отношениях. Она поинтересовалась, что происходило в ее отсутствие.
— Поступили заявления о пропаже драгоценностей, двух с половиной тысяч книг восемнадцатого века, четырех картин и тридцати восьми гравюр. Опять угрожали уничтожить Рафаэля, и кто-то решил, что этим должно заниматься именно наше управление. Генерала раз сто вызывали в музей, и он ничего не может с этим поделать. Бедняга даже начал пить…
Они дошли до работы и продолжили разговор в кабинете. Вскоре в дверном проеме показался Боттандо:
— А-а, ты уже здесь, моя дорогая. Как съездила? Чудесно. Поднимайся ко мне, расскажешь вкратце, о чем там говорили.
Генерал исчез. Паоло смотрел на дверь.
— Он стал очень беспокойным. Наверное, переживает из-за этой чертовой картины. А чего волноваться? За последние три недели он так укрепил позиции нашего управления, что мы теперь как за каменной стеной.
Флавия пожала плечами:
— Не знаю. Но это напомнило мне, что я хотела ему кое-что рассказать. Возможно, это поможет генералу немного расслабиться.
Она отправилась к Боттандо, вошла, как всегда, без стука и уселась в его кресло. Вкратце передав итоги совещания, Флавия изложила новую версию Аргайла.
— Я решила, что вам следует это знать, — запнувшись, закончила она, потому что у Боттандо появился взгляд «что за глупая маленькая женщина». Он редко смотрел так на кого-нибудь, особенно на Флавию. — Как вы считаете, что с этим делать? — спросила она.
— Ничего. Занести в компьютер и забыть. А лучше даже не заносить в компьютер. Я уже слишком стар, чтобы искать на свою голову неприятности. Когда я представляю, какова будет реакция куратора Национального музея, если я скажу ему, что в музее висит всего лишь старая копия Рафаэля, у меня перед глазами начинают мелькать цифры, до которых уменьшится моя пенсия…
— Но мы обязаны что-то предпринять, разве не так? Хотя бы намекнуть, осторожно предупредить…
— Дорогая моя, тебя просто заживо съедят. Конечно, я не дам тебя в обиду, но будь разумна и подумай сама. Министр обороны у нас — социалист, так? А министр культуры — христианский демократ, верно? Естественно, они не любят друг друга. А теперь вообрази, что расползается слух, будто министр культуры совершил ужасную, непростительную ошибку. Ты думаешь, тебя кто-нибудь поблагодарит? Скажут «Спасибо вам за предупреждение, как мило с вашей стороны»? Ничего подобного. Христианские демократы решат, что это заговор, цель которого — испортить им репутацию и загасить их восходящую звезду. А теперь представь, что они начинают расследование и выясняют, что картина все-таки настоящая? Тогда на ковер вызовут одного генерала предпенсионного возраста и хорошенько намылят ему шею. А потом доберутся до его правой руки, активного члена коммунистической партии…
— Я уже не член партии. У меня просрочен партийный билет.
