которых не упоминалось о руинах или о чем-то, что можно было назвать руинами, но и тогда у него осталось пятьдесят пять картин. Сев на пол, он включил плейер и начал составлять список. Не потому, что считал это жизненно необходимым, просто хорошая музыка и монотонное составление списка успокаивали нервы.
Остаток дня все, связанные с этой историей, занимались объяснениями и оправданиями. Томмазо с другими музейными работниками строчили заявления для прессы; Боттандо тоже некоторое время потратил на обдумывание ответов журналистам, но потом решил, что все равно окажется виноватым, и занялся более насущными делами.
Для него было совершенно ясно, что кто-то из музея — скорее всего Томмазо, — изо всех сил пытается свалить всю вину на полицию, Спелло и злосчастный комитет по безопасности. Боттандо проклял день, когда впервые услышал про этот комитет. Конечно, Томмазо можно понять, думал генерал в благородном стремлении быть объективным, — он пытается спасти свою шкуру; но подставлять при этом под удар Боттандо совсем не обязательно. Хотя, возможно, сам он поступил бы точно так же, случись ему оказаться на месте директора. Возможно. Но генерал знал, что сделал бы это более тактично и уж, во всяком случае, не стал бы набрасываться на человека, который в этот момент пытается найти настоящего виновника.
Его соперники из других полицейских подразделений также организовали против него кампанию, и единственным ответом на их нападки мог быть только арест преступника. Поэтому генерал надиктовал расплывчатое заявление о том, что следствие отрабатывает все версии и рассчитывает в скором времени выдать ордер на арест. «Уж что-что, а это мы можем, — подумал Боттандо, — а является ли арестованный действительно тем, кого мы ищем, не так уж и важно».
Поручив сотрудникам управления допрос гостей, приглашенных в тот вечер на прием, он направился в Национальный музей поговорить с директором и с его противниками. Не со всеми, для всех у него физически не хватило бы времени.
Разговор с Томмазо получился натянутым — тот, как всегда, изо всех сил старался изобразить приветливость, а Боттандо — скрыть неприязнь, поэтому, когда они наконец разошлись, генерал вздохнул с облегчением. Теперь ему предстояло гораздо более приятное общение со свидетелями и подозреваемыми. Он начал с Манцони, пригласив его в кабинет Ферраро, предоставленный ему для этих целей. Реставратор вошел неуверенным шагом, вид у него был жалкий. Боттандо не знал, чему это приписать: эмоциональному напряжению или избытку алкоголя накануне вечером.
Первым делом он задал Манцони стандартные вопросы: где был, с кем говорил и так далее. До того момента, как он расстался с Боттандо, все было ясно. А потом?
— Если честно, не помню. Не имею не малейшего понятия, с кем я говорил. Кажется, я прочитал кому-то целую лекцию о реставрации гравюр. Помнится, у меня мелькнула мысль, что если бы я был трезв, то, наверное, осознал бы, как наскучил своему собеседнику.
Боттандо немного подумал и затем с полным безразличием в голосе задал вопрос:
— Скажите, вы входили в комиссию, которая проводила экспертизу картины? На днях я просматривал заключение и увидел там вашу подпись.
Манцони кивнул.
— Да, только я был, скорее, наблюдателем. Эксперименты проводили английские специалисты, приглашенные Бирнесом. Они лучше разбирались в технических тонкостях.
— Понятно. То есть экспертизой как таковой занимались люди Бирнеса?
Молодой человек кивнул.
— И вас удовлетворила их работа?
— Конечно, — немного чопорно ответил Манцони. Казалось, он почувствовал себя уязвленным. — Если бы это было не так, я бы не стал подписывать заключение. Экспертизу проводили люди с безупречной репутацией. Картина прошла по всем статьям. У меня не было и тени сомнения. — Он вдруг умолк, задумчиво покусал ноготь и поднял на генерала взгляд. — Во всяком случае, не было тридцать секунд назад.
— Что вы хотите этим сказать? — хмуро спросил Боттандо, недовольный течением разговора. Он рассчитывал провести допрос более тонко.
— Не все технари — идиоты, — с оттенком снисходительности заявил реставратор. — От этого Рафаэля зависела репутация Томмазо. В случае возникновения каких-либо проблем с картиной Томмазо утратил бы кредит доверия, и его место занял бы Спелло. Возможно, картину сожгли для того, чтобы избавиться от Томмазо. Очевидно, вы, просматривая результаты экспертизы, обнаружили там нечто такое, что заставило вас усомниться… Что наводит меня на подозрение…
— Ни на что это вас не наводит. У вас слишком богатое воображение.
Боттандо быстро свернул разговор, обеспокоенный тем, что он начал выходить из-под его контроля. И как-то слишком уж быстро реставратор увязал все концы с концами. Генералу это не понравилось.
Он проводил Манцони до дверей. В приемной, где обычно сидел секретарь, терпеливо ждал своей очереди следующий свидетель.
— Я понимаю, вам предстоит напряженный день, — сказал Манцони, прощаясь, — но мне хотелось бы продолжить наш разговор, если вы, конечно, не возражаете. Я еще раз просмотрел бы заключение экспертизы и поделился бы с вами своими соображениями.
— Вы полагаете, эксперты все-таки могли ошибиться?
— Чтобы говорить с уверенностью, мне нужно еще раз просмотреть отчет и немного подумать. Но мне не хотелось бы нарушать ваше расписание. Наверное, мне лучше зайти к вам после работы? Часов в семь вас устроит?
Боттандо согласился и пригласил в кабинет Спелло. С одним разобрались, на очереди еще восемь, подумал он. Может быть, Флавия придет на подмогу. Глядя, как специалист по этрускам усаживается в кресло, генерал размышлял, с чего лучше начать разговор.
Спелло облегчил его задачу и сразу расставил все точки над i.
— Ты вызвал меня, потому что я лучше всего подхожу на роль поджигателя. Благодаря Томмазо от меня ускользнул пост директора музея.
— И, снедаемый внутренним огнем, ты решил сжечь самый ценный его экспонат?
Спелло улыбнулся.
— Тем самым лишив Томмазо кредита доверия. После такого скандала никто не принял бы в расчет его рекомендации, и место директора досталось бы мне. Все очень просто, тем более я уже знал от тебя, что картина фальшивая. Таким образом, я сознавал, что не нанесу особого урона музею. Нет, я не совершал ничего подобного, но признаю: для полиции подобные предположения вполне естественны.
— За исключением одного: наши аргументы в пользу того, что картина была фальшивой, сильно ослабели. Картина действительно могла быть настоящей.
Спелло заметно побледнел. Почему? Огорчился, осознав масштаб потери? Боттандо чувствовал себя не в своей тарелке. Спелло методично объяснял, почему его следует немедленно арестовать.
— У тебя была вчера возможность остаться одному? Ты мог незаметно выйти из зала?
— Нет ничего проще. Я терпеть не могу подобные сборища. Мне приходится посещать их, но жара, многолюдье и бесконечные разговоры ужасно утомляют. Обычно я сбегаю оттуда, чтобы побыть немного одному — почитать книгу или еще как-нибудь отвлечься, — а потом возвращаюсь. Вчера вечером я тоже отлучился на целый час. И никто меня не видел и не заметил, как я ушел.
Как некстати этот честный ответ! Если бы Спелло хотел действительно облегчить полиции жизнь, ему следовало бы придумать себе железное алиби. Его простодушный рассказ еще более осложнил расследование.
— Я рассказал тебе, что картина, возможно, фальшивая, и ты сохранил это в тайне, — продолжил Боттандо. Он рассчитывал вести допрос более умело, сохраняя ведущую роль за собой. Но ни в первом, ни во втором случае ему это не удалось. Наверное, сказывается усталость. — Если бы ты в самом деле хотел подставить директора, то наверняка распространил бы слух о картине, ведь так?
Спелло покачал головой.
— Не обязательно, — беспристрастным тоном возразил он. — Во-первых, скандал рикошетом мог ударить по мне. А во-вторых, Томмазо немедленно подавил бы эти слухи, сославшись на авторитетное заключение экспертов. Я и сам склонен доверять их выводам, что бы там ни думал Манцони.
Боттандо предпринял еще одну попытку.
