– Почему вы так решили?
Престкотт бросил на меня пренебрежительный взгляд.
– Полноте, доктор Уоллис. Даже я знаю, что сэр Уильям Комптон с лордом Кларендоном на ножах. И даже мне понятно, что, если пройдет хоть малейший слушок, что сэр Уильям греет руки на своей должности, Кларендон тут же использует это, чтобы отнять ее у него.
– Помимо ваших собственных умозаключений, есть у вас причины полагать, что знакомство Кола с сэром Уильямом старательно скрывается именно из опасений перед гневом лорда Кларендона?
– Они беспрестанно говорили о Кларендоне. Сэр Уильям так ненавидит, что переводит на него любой разговор. Мистер Кола, по-моему, был чрезвычайно любезен, терпеливо выслушивая все его жалобы.
– Как так?
Престкотт был настолько наивен, что совершенно не понял, насколько велик мои интерес ко всему, что делал или говорил Кола, и, мягкостью я заставил его повторить каждое слово и каждый жест итальянца.
– Трижды при мне сэр Уильям переводил разговор на лорда Кларендона, и всякий раз он твердил одно и то же: какое, дескать, пагубное влияние тот оказывает. Как он держит короля в кулаке и поощряет распутство его величества, чтобы королевство было ему отдано на полное разграбление. Как все добрые англичане хотели бы свергнуть его, но им не хватает решимости и храбрости действовать. Ну, вы знаете, как это бывает.
Я кивнул, желая подбодрить его и расположить юнца к большей откровенности.
– Мистер Кола слушал его терпеливо, как я и сказал, и доблестно пытался перевести беседу в более мирное русло, но неизменно она вновь возвращалась к вероломству лорда Кларендона. Более всего распалял ярость сэра Уильяма роскошный дом Кларендона в Корнбери-парк.
Я, верно, нахмурился, ибо не мог разобраться, в чем тут суть. Богатства, какими был осыпан Кларендон со времени возвращения короля, действительно у многих вызвали зависть, но я не понимал, почему средоточием ее стал Корнбери. Престкотт заметил мое недоумение и на сей раз был так добр, что без понуканий просветил меня:
– Лорд-канцлер приобрел крупные земельные участки, которые тянутся до самого Чипнинг-Нортона и глубоко врезаются в земли Комптонов. Сэр Уильям считает, что ведется согласованное наступление на интересы его семьи в южном Варвикшире. Как он говорил, еще недавно Комптоны знали бы, как ответить на такую наглость.
Я серьезно кивнул, так как с каждым словом, срывавшимся с уст Престкотта, все более проникал в эту великую тайну. Я даже начал подумывать о том, чтобы сдержать данное мальчишке слово, ибо его показания могли бы оказаться полезными в будущем. Я лишился бы таковых, буде его повесят.
– Мистер Кола сумел перевести разговор на другое, но ни один предмет не безопасен. Стоило ему упомянуть о его злоключениях на английских дорогах, как и это заставило сэра Уильяма вернуться к Кларендону.
– Каким образом?
Престкотт помедлил.
– Это сущий пустяк.
– Разумеется, пустяк, – согласился я. – Но все же расскажите. А когда вы закончите, я позабочусь о том, чтобы вас расковали и не заковывали больше на весь недолгий срок вашего пребывания в этом месте.
Не сомневаюсь, что, как все люди в подобных обстоятельствах, он досочинил то, чего не мог вспомнить. Подобная ложь широко распространена, и я вполне ее ожидал. Обязанность опытного следователя отделить пшеницу от плевел и дать ветрам сдуть сор с драгоценных зерен.
– Они говорил о дороге, ведущей на север от Уитни до Чиппинг-Нортон, по которой Кола добрался в Комптон-Уинеитс. Почему он выбрал ее, не берусь сказать, это ведь не самый прямой путь. Но думаю, он из любознательных господ. Я таких называю пронырами вечно высматривают и вынюхивают то, что их не касается, и называют это учеными изысканиями.
Я подавил вздох и улыбнулся мальчишке, как мне казалось, с сочувствием Престкотт, по-видимому, истолковал это именно так.
– Кажется, по этой дороге лорд Кларендон ездит в Корнбери, и Кола пошутил, что сэру Уильяму посчастливилось Кларендона может растрясти до смерти в пути или же он утонет в глубокой рытвине – столь плачевно состояние этой дороги и столь дурно графство о ней заботится. Сударь, вы действительно желаете это слышать?
Я кивнул.
– Продолжайте, – сказал я, чувствуя, как от волнения сердце сильнее забилось у меня в груди, ведь я знал, что уже близок к разгадке, и не в силах был сносить дальнейших проволочек. – Рассказывайте.
Престкотт пожал плечами.
– Сэр Уильям рассмеялся и попытался его превзойти, сказав, что Кларендона, может статься, даже застрелит грабитель с большой дороги, ведь всем известно, что он всегда путешествует с малой свитой. Многие расстались с жизнью в последнее время, а убийцы еще на свободе. Потом они заговорили о другом. Вот и все, – сказал Престкотт. – Конец истории.
Я понял! Я знал, что снял с этой головоломки слой шелухи и проник в самое ее сердце. Да, это было подобие тех задач, какие забавы ради составляют математики, дабы посрамить соперников. Сколь бы внушительной она ни представлялась, сколь ни приводила в недоумение, в основе такой задачи – сама простота, и разгадка ее кроется в скрупулезном обдумывании и спокойном анализе внешних кругов, пока не будет достигнут центр. Подобно тому, как осаждающая армия не бросается на штурм со всех сторон разом, но осторожно нащупывает слабое место в обороне, а такое всегда имеется. Тогда вся мощь штурма сосредотачивается в одном этом месте, пока оно не поддастся Кола совершил промах, посетив Престкотта, и я убедил Престкотта рассказать мне об их знакомстве.
А теперь почти весь заговор был у меня в руках, и прежняя моя ошибка стала ясна Кола здесь не для того, чтобы убить короля как я думал прежде. Он здесь для того, чтобы умертвить лорда-канцлера Англии.
И все же я не мог поверить, будто тупоголовый джентльмен, сэр Уильям Комптон, был способен на такое изощренное коварство, способен месяцами плести интриги заодно с испанцами и помогать наемному убийце. Как я уже говорил, я знал его. Вызов на дуэль или иную браваду я бы понял. Но не это. Я продвинулся далеко, но еще недостаточно. За Комптоном должен был стоять кто-то еще.
Поэтому я вновь принялся допрашивать Престкотта, выискивая любое связующее звено, выуживая из него все до единого имена, какие только упоминали сэр Уильям или Кола. Он ничего полезного не сказал, а затем решил поторговаться еще.
– А теперь, сударь, – сказал он, пошевелив ногами так, что кандалы у него на щиколотках забряцали и зазвенели об пол, – я говорил достаточно долго и достаточно доверился вам, поведав многое, но ничего пока не получил взамен. Теперь прикажите отомкнуть эти кандалы, чтобы я смог ходить по этой каморке, как обычный человек.
Прости мне, Господи, я исполнил его просьбу, не видя в том вреда и желая склонить его к дальнейшему содействию. Я позвал тюремщика, который отомкнул кандалы и отдал мне ключ, попросив вновь запереть их перед уходом. Это стоило мне шести шиллингов.
Потом он вышел из камеры, и Престкотт, как мнилось мне, в скорбном молчании слушал, пока шаги его снова не затихли на ступенях каменной лестницы.
Я не стану входить в подробности унижения, которое я претерпел от рук безумца, когда все звуки снаружи стихли. На стороне Престкотта было коварство отчаяния, меня же погубила рассеянность, ибо мысли мои были заняты тем, что он мне поведал. Престкотт же пустил в ход насилие, заткнул мне рот, связал мне руки и приковал меня к кровати столь туго, что я не мог ни пошевелиться, чтобы поднять тревогу. Я был в таком гневе, что едва способен был мыслить, и преисполнился ярости, когда он наконец приблизил свое лицо к моему.
– He слишком приятно, а? – прошипел он мне в ухо. – А я сносил такое неделями. Вы – счастливец, вы останетесь здесь только на одну ночь. Помните, я без труда мог бы убить вас, но я этого не сделаю.
Вот и все. Десять минут он сидел как ни в чем не бывало, пока не счел, что прошло достаточно времени, а потом закутался в мой тяжелый плащ, надел мою шляпу, взял мою Библию – семейную Библию,
