сказал и остановился, ожидая приказаний.
Не знаю, сумел ли бы я справиться с таким противником. Вполне возможно. Но не менее возможным было и то, что верх возьмет он. В нем было что-то от бывалого воина, и, уж конечно, оружием он владел искуснее меня.
– Простите мое поведение, сэр Сэмюэль, – сказал я, совладав с собой, как мог. – Но ваши рассказы безмерно увлекательны. Да, правда, я наслышался всяких историй в Оксфорде, и они меня весьма заинтересовали, как и всякого молодого человека. Вы должны извинить увлечение и любознательность юности.
Мои слова его не умиротворили. Успокоить раз пробудившееся подозрение надежды не было. За годы, отданные обману и двуличию, он, разумеется, узнал цену молчания и не был склонен к неосторожности.
– Проводи этого джентльмена, – сказал он слуге, затем учтиво мне поклонился и ушел. А я тотчас оказался на шумной улице, проклиная себя за глупость.
К этому времени стало ясно, что мне следует вернуться в Оксфорд. Мои розыски приближались к завершению, и ответа на оставшиеся вопросы надо было искать там. Но уехать сразу я не мог, так как ближайшая почтовая карета отправлялась только на следующий день. Будь я не столь утомлен, страшный зуд от укусов блох, которыми изобиловал соломенный тюфяк, служивший общим ложем для постояльцев, привел бы мои чувства в раздражение, а звуки, издаваемые моими соседями, преисполнили бы их отвращением. Однако ни то, ни другое не причинило мне никаких неудобств, едва я надежно привязал сумку с деньгами к поясу и помахал кинжалом, прежде чем спрятать его под подушку, дабы они побереглись воспользоваться моим сном.
Наутро я медлил, как истинный джентльмен, неторопливо запивая хлеб пинтой эля, и покинул гостиницу, только когда солнце стояло уже высоко в небе.
Так как мне нечем было занять себя, то я разыграл любопытствующего путешественника и посетил собор Святого Павла – возмутительно обезображенный каменный храм, совсем лишенный былого великолепия из-за ущерба, причиненного пуританами, и все же в своем унижении несравненно более величественный, чем аляповатое воплощение самодовольства, которое теперь возводится на его месте. Я постоял, наблюдая книгопродавцев и юрких торговцев памфлетами, приютившихся во дворе собора, и слушал, как глашатаи и констебли громогласно перечисляют преступления и обманы – урожай зла за минувшую ночь. Столько краж, нападений, мятежных нарушений порядка, что, казалось, для их совершения весь город должен был не спать до утра. Затем я пошел в Вестминстер, обозрел дворец и с благоговением взирал на то окно, из которого вышел король Карл, чтобы приять свое кровавое мученичество. Теперь окно было затянуто черным крепом в память злого деяния, и я некоторое время размышлял о карах, которые вытерпела страна в воздаяние за этот чернейший грех.
Впрочем, такие развлечения быстро меня утомили, а потому я купил у лоточника еще хлеба и направился назад через Ковент-Гарден, который был столь же малоприятен моим чувствам теперь, как и накануне. Меня мучил голод, и я взвешивал, не потратить ли внушительную сумму на пинту вина, как вдруг почувствовал легкое прикосновение к моему плечу.
Я не такая уж деревенщина, чтобы не понять, чем это могло грозить, и обернулся, уже хватаясь за кинжал, но удержал руку, увидев перед собой прекрасно одетую молодую женщину. Лицо у нее было недурное, но настолько скрытое париком, и мушками, и румянами, и белилами, что дарованная ей Господом миловидность была почти неразличима. Но больше всего меня поразил смрад духов, который настолько заглушал ее природные ароматы, что казалось, будто ты вошел в цветочную лавку.
– Сударыня? – сказал я холодно, когда она подняла бровь и улыбнулась моему испугу.
– Джек! – воскликнула эта тварь. – Не говори, что ты меня забыл.
– Боюсь, вы тут имеете преимущество передо мной.
– Ну, ты-то, может, и забыл меня, только я не могу забыть, как галантно ты защищал меня под звездным небом по дороге в Танбридж.
Тут я вспомнил. Молоденькая шлюшка! Но как она изменилась! Только, на мой взгляд, изменилась она не к лучшему, хотя ей, видимо, улыбнулась удача.
– Китти! – сказал я наконец, припомнив ее имя. – Какой прекрасной леди ты стала! Ты должна меня простить, что я не сразу тебя узнал. Перемена столь велика, что винить меня ты не должна.
– Ах, всеконечно, – сказала она, жеманно обмахиваясь веером. – Хотя из тех, кто со мной знаком поближе, никто леди меня не назовет. Была я шлюхой, а сейчас поднялась до метрессы.
– Приношу мои поздравления, – сказал я, так как она, видимо, этим гордилась.
– Благодарю. Он преотличный человек, с большими связями и очень щедрый. И притом не слишком противен с лица. Я поистине счастливица. Если все сложится хорошо, то он, прежде чем я ему надоем, наградит меня достаточно, и я смогу купить себе мужа. Но скажи мне, ты-то что тут делаешь, посередь этой улицы, разинув рот, будто деревенский олух? Это место для тебя самое неподходящее.
– Я ищу, где бы поесть.
– Харчевен тут предостаточно.
– Я не могу… не хочу потратить столько.
Она весело засмеялась.
– Зато я могу и хочу.
И с наглостью, от которой у меня дыхание сперло, она взяла меня под руку и повела назад на пьяццу в кофейню с вывеской «У Уилла», где потребовала отдельную комнату, приказав подать туда обед и напитки. Слуга не только не возмутился, но угодливо ей поклонился, будто и вправду знатной даме, и несколько минут спустя мы уже сидели в просторной комнате на третьем этаже с окнами на шумную площадь внизу.
– Никто не будет против? – спросил я с тревогой, опасаясь, как бы ее господин в припадке ревности не подослал к нам наемных убийц. Она не сразу сообразила, о чем я говорю, а тогда снова засмеялась.
– Нет-нет, – сказала она. – Он хорошо меня знает и понимает, что я никогда не пожертвую своим будущим ради маленькой неосторожной шалости.
– Могу ли я узнать имя твоего благодетеля?
– Ну конечно. Оно известно всем, кроме тебя. Он – милорд Бристоль, находчивый и обласканный фаворит короля, хотя и не молод. Я подцепила его в Танбридже, а потому, как видишь, у меня есть весомая причина быть благодарной тебе. Я там и дня не пробыла, как получила от него приглашение. Уж я постаралась его ублажить, развлекала, как могла, и думала, на том все и кончилось. И нате вам: мое общество требуется ему и в Лондоне, и приманку он предложил щедрейшую.
– Он в тебя влюблен?
– Вот уж нет! Но кровь у него горячая, а его жена – старая карга, и он смертельно боится подцепить что-нибудь. Все это она придумала: первой заметила меня на улице, да и указала ему на меня.
Она погрозила мне пальцем.
– Ты вроде бы хочешь прочесть мне проповедь, Джек Престкотт. Так воздержись, прошу тебя, или я рассержусь. Ты такой добродетельный, что способен только осуждать, но что прикажешь делать мне? Я продаю свое тело за маленькую долю богатства и роскоши. А вокруг полно священников да проповедников, которые за то же продают свои души. Значит, я в хорошем обществе, а в такой толпе еще одну грешницу никто и не заметит. Можешь мне поверить, Джек, добродетель в наши дни томится в одиночестве.
Я не знал, что ответить на такое откровенное признание в порочности. Оправдать ее я не мог, но и осуждать был не склонен, так как это положило бы конец нашему знакомству, а вопреки всему ее общество было мне приятно. И тем более потому, что она, желая похвастать своим благополучием, заказала наилучшие кушанья и вино и настояла, чтобы я съел столько, сколько способны вместить мой желудок и выдержать моя голова. И все это время она рассказывала мне столичные сплетни и болтала о головокружительном возвышении ее любовника при дворе, так что теперь (сказала она) он уже соперничает за милости короля с самим лордом Кларендоном.
– Само собой, Кларендон очень влиятелен, – объявила она, делая вид, будто посвящена во все тайны правительства. – Но всему свету известно, что его важная серьезность выводит короля из себя, тогда как веселость лорда Бристоля развлекает его величество. А этот король всегда приносил жертвы на алтарь развлечений. Вот почему лорд Кларендон уязвим; чтобы столкнуть его, много усилий не потребуется, и тогда я стану второй шлюхой королевства после леди Каслмейн. Жалко, что мой лорд – папист; это ведь большая помеха на его пути, но, может быть, и ее удастся преодолеть.
